Белая Армия

Правитель Края и Воевода Земской Рати М. К. Дитерихс был глубоковерующим человеком и он верил в чудо. На борьбу с коммунистами и большевиками он намеревался поднять русских людей древним лозунгом: «Вера, Царь и Отечество». Именитое купечество, торговый люд, мещанство и крестьянство призывались, по примеру 1612 года, к жертвенности. Правитель наметил ряд крестьянских съездов, на коих он намеревался зажечь боевым духом приморских сельчан. Пополненная ратниками всенародного ополчения, Армия должна была усилиться настолько, чтоб от обороны она могла б перейти в наступление. Таким вот путем Правитель и Воевода наметил идти вперед. Какие же поправки к этому плану давала действительность?

Мы не будем говорить здесь о жертвенности именитого купечества, торговых людей и мещан. Ее не было вовсе. Отсутствие денежных средств у Правителя Приамурского Края и слишком мизерный срок, предоставленный ему судьбой, лишали надежд, что искры красноречия Правителя, бросаемые в крестьянство, смогут возжечь неугасимый, могучий огонь служения Белой Идее среди местного крестьянства. Таким образом оставалась, казалось бы, одна лишь Армия, переименованная ныне в «Земскую Рать». Но и с ней дела обстояли не так уж важно, а именно:

Не была еще объявлена поголовная мобилизация всего способного носить оружие городского населения, как в рядах белых войск выявилось иное движение — дезертирство. Правда, началось оно не после обнародования японцами своего решения уйти, а несколько раньше — в то время, как междоусобная склока «нарсобщиков» и «меркуловцев» готовилась, казалось, привести к кровавому столкновению «каппелевцев» и «семеновцев». В эти смутные дни ряд воинских чинов самовольно покинул ряды воинских частей. Известие о грядущем уходе японцев, опасения возможного предательства со стороны их на манер братьев-чехословаков и иных «доблестных» союзников, при безнадежности грядущей борьбы с красными с перспективой попасть при случае в какую-нибудь катастрофу вроде Новороссийской эвакуации, а в лучшем случае разоружение на китайской или японской границе и дальнейшие скитания за границей, чего доброго, беспомощного калеки — все это вместе взятое невольно заставляло призадуматься каждого из белых бойцов. Желание жить у многих начинало перевешивать чувство долга перед Родиной — Белой Идеей.

Еще ранее, в течении этих последних полутора лет, проведенных Армией в Приморье, не видя порядка в среде своих водителей и постепенно теряя к ним уважение, многие офицеры и солдаты стали все чаще и чаще поглядывать в сторону Полосы Отчуждения Китайской-Восточной железной дороги, где имелся такой обетованный мирный город, как Харбин. Правда, не все, кто осел в Харбине нашел там золотое дно, немало было и таких, кто побившись-побившись в чужом городе прибыл в Приморье снова служить под белыми знаменами. Были такие, но все же процент дезертиров летом и осенью 1922 года так повысился в «белоповстанческих» частях, что о нем невольно приходится говорить. Никогда еще прежде, ни на Волге, на Урале, в Сибири, в Забайкалье или хотя бы в том же Приморье, перед Хабаровским походом, никогда еще не было частых и повсеместных случаев дезертирства испытанных, боевых и преданных Белому Делу воинов. Бегали, сдавались и переходили к красным лишь необстреленные или распропагандированные пополнения, но никогда не бегали добровольцы. Еще страннее оказывалось отношение к этим убегающим со стороны остающихся. Ни презрения, ни озлобления ко всем этим дезертирам со стороны остающихся под знаменами их бывших соратников не наблюдалось. Наоборот, нередки были случаи, когда остающиеся, недопускающие мысли самим дезертировать, сами же способствовали и содействовали побегу дезертирующих своих сослуживцев. Дезертирство было во всех частях. Удирали с оружием, с конями. Бежали офицеры и солдаты. Сначала удирали, обычно, в поездах к станции Пограничная. Когда же по линии жел. дороги поставили ряд постов, то побежали по проселкам через Полтавку, Богуславку, Жариково. Дезертиров предавали суду, но это мало помогало.

Следует отметить, что злобу и ненависть к себе вызывали лишь те, кто бежал с чужими или лучшими конями, а так же те, кто в последнюю минуту не брезговал залезть в котомку или вещевой мешок своего приятеля-сослуживца.

Отмечая это болезненное явление, мы принуждены также отметить, что в рядах воинских частей имелись, конечно, и такие, кон говорили: «Если умели до сих пор есть кусок казенного хлеба, то и имей мужество за него и расплачиваться. Ходили при японцах в погонах и называли себя солью земли, так поддержи же честь своих погон и чтоб ни красный, ни житель, ни японец не вспомнил вас лихом и с презрением».

* * *

Деятельность красных, в виду всего происходящего, также усилилась. В некоторых участках городов Владивостока и Никольска белые бойцы избегали появляться по одиночке и без оружия.

5-го августа красные партизаны заняли деревню Красный Яр, что в нескольких верстах от Никольска. По слухам в деревне Раковка сосредоточились сильные части красных. На утренней заре красные обстреляли из орудия железно-дорожную станцию Никольск-Уссурийский. Их батарея стояла на позиции где-то в районе деревни Глуховка. В Никольск-Уссурийском введено военное положение. Белые части этого гарнизона находятся в боевой готовности. Выступить и принять участие в деле им все ж не пришлось, так как серьезного ничего красные не предприняли и при первом же появлении японских пехотных цепей, красные партизаны поспешили отойти.