Белая Армия

Командующий армией созвал военный совет для разрешения вопроса о дальнейших действиях армии.

На заседание совета прибыл, из ст. Старочеркасской, походный атаман донского войска ген. Попов. Он отступил в станицу из Новочеркасска с 2.000 казаков, оставшихся верными правительству. Ген. Попова сопровождал его штаб.

На совете выяснен был целый ряд вопросов, смущавших вождей армии и вызывавших их колебания, — относительно современного положения и дальнейшей деятельности добровольческой армии.

Выбор места для сбора добровольцев был далеко не случайным. Донская область была намечена для этого в виду целого ряда соображений.

Прежде всего, казалось, что собрать армию легче всего среди наиболее воинственного населения, а таковым в России представлялись, конечно, казаки.

Когда вся армия на фронтах разложилась, казаки не только сохраняли воинский порядок, но даже усмиряли первые взбунтовавшиеся части.

Из казачьих областей наиболее обширная, как по пространству, так и по количеству населения, была Донская область.

Затем, когда после революции, на Дону создалась своя политическая организация, то стоящий во главе Дона, войсковой круг, рядом своих постановлений, настаивал на продолжении войны с немцами до победного конца и решительно восстал против интернационализма не только большевиков, но даже и временного правительства Керенского.

Представители Дона и в Петрограде и на Московском съезде так внушительно высказывались за сохранение порядка в армии и в государстве, что вся Россия с надеждой смотрела на Дон, ожидала от него одного спасенья.

Наконец, что нового хорошего мог получить Дон от победы немцев и от торжества социализма в России?

Дон всегда был демократической областью. 

Выдвигались на Дону люди благодаря своей храбрости или иным личным заслугам.

Земля, за очень малыми исключениями, принадлежала войсковой казне и переделялась между казаками по числу работников в семье. Если же, несмотря на большие наделы, казаку казалось жить тесно, то в южной части области отводились для таких любителей простора огромные свободные пространства, на которых и воздвигались все новые и новые станицы; причем на выход со старого места из казачьей казны выдавалось еще пособие.

Очевидно, что разрешение аграрного вопроса, по рецепту большевиков, никаким образом не могло прельщать казаков, владевших необъятным количеством земли.

Рабочий вопрос совершенно не интересовал донцов. Хотя на Дону и были заводы и угольные копии, но казаки на заводы не поступали, а занимались земледелием.

Недра земли они просто признали на войсковом круге собственностью войска и совершенно не стремились передавать их государству, чего требовала большевистская программа.

Богатейшее имущество в виде рыбных ловель всегда принадлежало войску. 

Что же касается других экономических вопросов и вопроса о политических и гражданских свободах, то, получив автономное устройство, казаки сами могли издавать, какие им угодно, демократические законы.

Вопрос же об автономном устройстве будущей России был предрешен еще в Государственной Думе и совершенно одинаково понимался всей русской интеллигенцией, в самом широком смысле этого слова.

В этом отношении большевики, с своей централизацией, могли воздействовать только отрицательно.

Одним словом, ничего нового, улучшающего положение казаков, большевики не могли принести Дону.

Казаки были богаты. Их амбары ломились от запасов пшеницы.

Дворы были полны домашней птицей. На безбрежных степях паслись табуны коней и бесконечные стада рогатого и мелкого скота.

Больших буржуев нельзя было бы найти в целой России, как по состоятельности, так и по складу жизни и по политическим воззрениям.

Вот почему войсковой круг и высказывался так отрицательно по отношению к тенденциям большевиков и их образу действий.

Чем же объяснить тогда те явления, которые наблюдала армия во время краткого своего пребывания на Дону?

Почему же самая идея создания армии, стремившейся к продолжению войны с немцами, чего требовал и войсковой круг, не нашла отклика в казачьих умах? Почему та же армия, уже защищавшая Дон от вторжения большевиков с величайшим самопожертвованием, встречала безразличное, а иногда и прямо враждебное к себе отношение казаков?

Что же было неверного в этих соображениях, которые и привели ген. Алексеева и его сотрудников к мысли о Доне, как наилучшем месте для сбора армии?

Все эти соображения были верны, но жизнь внесла свои поправки и пошатнула их основательность.

Прежде всего вернувшиеся на родину фронтовики-казаки устали от продолжительной войны с немцами, а кони их посбились.

Донцы, после тяжкой дороги, прибыли наконец, домой и мечтали о полном отдыхе и об устройстве своих личных дел, потерпевших урон за их долговременное отсутствие.

Новая война их совершенно не прельщала, несмотря на торжественные заявления войскового круга.

Затем, казаки только что вернулись с фронта, где ясно выразилось нежелание русского простолюдина продолжать военные действия. За войну высказывались только офицеры и вообще интеллигенция. Значит надо еще силой заставить москалей идти воевать? Значит нужна еще особая домашняя война? Но что для казака война, на которой нельзя получить добычи. Не грабить же своих? А без добычи для казака война не война.

А тут еще колоссальная пропаганда большевиков, совершенно извращавших цели и задачи добровольческой армии.

Собираясь в донской поход, большевики засыпали казаков своей литературой. Они обещали казакам, что их не тронут. Они заявляли, что казачьи демократические учреждения вполне подходят к социалистическим учениям, а потому большевики не будут вмешиваться во внутренние дела казаков.

Вся задача большевизма на Дону, говорили они, это уничтожить кучку офицеров и буржуев, мечтающих о монархии,—а затем мы уйдем.

— Будьте нейтральны, твердили большевики, и останетесь нами довольны.

И подавляющее число казаков решили оставаться нейтральными.

Пусть подерутся, и мы посмотрим. Наше дело—сторона.

Этот нейтралитет и был неожиданностью для создателей армии и поставил добровольцев в тяжелое положение.

Но этот нейтралитет был ненадежным. Он не мог продолжаться долго. Зная большевистских вождей, можно было с уверенностью заранее предрешить, что казаков обманывают, что их хотя и демократические учреждения, но выросшие на русской почве, совсем не по сердцу большевикам интернационалистам, что они учреждения эти уничтожат или подгонят под свою коммунистическую линейку с полной беспощадностью.

С другой стороны было ясно, что казаки этого обмана не простят, что их природная свобода покажется раем в сравнении со страшным государственным гнетом большевизма и что все эти явления будут иметь своим последствием—восстание казаков против их угнетателей.

Так, постепенно, шаг за шагом разъяснялся мрачный горизонт перед глазами добровольческих вождей.

Ошибки не было, надо только переждать неминуемые события.

Где же ждать, чтобы быть под рукой в случае необходимости?

Решено было вести обе армии, и добровольческую и казачью,—в южные безлюдные степи на границах донской области, астраханской и ставропольской губерний.

Там, вдали от железных дорог, легко было бы отбиться от большевиков, чувствовавших себя неуверенно без броневых поездов.

Без дорог, без тяжелой артиллерии силы бы сравнялись.

В маневренной войне большевики теряли все свои преимущества, а добровольцы выигрывали, имея искусных и опытных вождей. 

Армии должны были следовать дорогами, параллельными друг другу, но разными, чтобы не обременять чрезмерно население и продовольствием своим и средствами передвижения грузов.

Все, казалось, предусмотрено. А если не удастся?

— Если нужно, сказал Корнилов, мы покажем, как должна умереть русская армия.