Белая Армия

По дороге от ст. Кагальницкой на Мечетинскую и Егорлыцкую ничего особенного не произошло.

Но переходы эти были невероятно мучительны. Днем, на солнце, сильно таяло, и черноземная дорога превратилась в вязкое, невылазное болото. Улицы в селениях сделались совсем непроходимыми.

И лошади, и люди прямо выбивались из сил. Повозки были нагружены тяжело для сокращения обоза. Приходилось разгружать, временно оставлять одни повозки на топких местах, а коней припрягать к другим, да и самим впрягаться, чтобы только вывезти воз из котловины.

Между тем черноземная грязь невероятно липкая. Ступишь ногой в сапоге; вытянешь, — нога босая; тащи сапог, да еще обеими руками. 

Переходы большие.— 25-30 верст. Станицы огромные — 10-15 тыс. жителей, но расположены редко, и хуторов по дороге мало. Измучились кони, — ночуй на дороге в мороз, голодный и под леденящим ветром.

Все это приходилось переносить и переносили без ропота и жалоб люди интеллигентные, состоятельные, избалованные, не привыкшие обходиться без прислуги.

Денщиков на походе не было. И генерал, и рядовой делали все сами. Утром встал, пои и корми коня; вычисти его, а скорее вымой, потому что и кони, и люди напоминали собой крокодилов, вылезших из тины.

Вычисти и самого себя, чтобы людей не пугать.

Наскоро закусил, уже кричат: — «по коням».

Днем дела, походная служба; пожуешь чего-нибудь на ходу, покормишь коня у стога.

Пришел на ночлег, — обряди коня. Вычистил винтовку, ступай по начальству за приказаниями на другой день. Вернулся, — опять к коню. Поел и только что разоспался, будят: твоя очередь коней караулить; прозевал—сведут коней; народ кругом, без всякого начальства, страшно избаловался. 

И так изо дня в день. Поэтому приказ о дневке встречался с полным восторгом. Можно и доспать бессонные ночи, и починиться, смазать сапоги и сбрую, вообще привести себя, хотя в некоторый порядок.

О том, что происходит на белом свете до добровольцев — не доходило. Редко, когда попадет в руки большевистская газета; тогда узнают о чем-нибудь, да и то в перевранном виде.

За то слухов было, сколько и каких угодно. Эти слухи и служили иногда очень плохую службу.

Дошел до армии слух, будто на Кубани казаки, приняв советскую власть, уже раскаиваются в этом и жаждут освобождения.

Добрые слухи всегда воспринимаются охотно и проверяются не так тщательно, как следовало бы.

Штаб положился на пресловутую контрразведку и поручил ей проверить слух.

Контрразведка проверила, будто бы, и докладывает: слух верный; на Кубани, как везде в России, ждут не дождутся каких-нибудь чужих избавителей.

Корнилов собрал совет.

Долго спорили и обсуждали.

Одна сторона требовала соблюдения соглашения с ген. Поповым и отрицала возможность столь быстрого перерождения казаков; другие настаивали на необходимости немедленно повернуть на Кубань, рассчитывая усилить армию недовольными казаками.

Второе мнение одержало верх. Решили уведомить немедленно ген. Попова о новых намерениях и пригласить его присоединиться к добровольцам.

Ген. Попов настаивал на первоначальном соглашении и отказался следовать с добровольцами по одному пути.

Пошли на Кубань одни, кратчайшей дорогой к кубанской столице — Екатеринодару.

Туда еще ранее был послан ген. Эрдели для вербовки добровольцев; по достоверным сведениям Екатеринодар занят еще войсками кубанского казачьего правительства и успешно отбивается от большевиков.

По дороге решили заглянуть так же в Ставропольскую губернию, в с. Лежанку, которое было очагом большевизма, влиявшим и на Донскую область. Там рассчитывали добыть снарядов, по старой памяти о первом добровольческом орудии, ухваченном из Лежанки в декабре.