Белая Армия

26 марта, утром, соединенные армии выступили из Ново Дмитриевской, прямой дорогой, в Георгие-Афипскую, что и подтверждало, как будто, всем известный секрет.

Вновь добровольцы увидели своего старого врага, железную дорогу, и броневые поезда послали им свои приветствия.

После упорного боя станица была занята, но броневой поезд подходил со стороны Екатеринодара на такую дистанцию, что мог обстреливать селение. Эта неприятность была последствием неточного исполнения приказания, данного полк. X.

Он хотя и испортил предшествовавшей ночью железную дорогу, но не подорвал все мосты, которые были ему указаны, и тем не оградил станицу от обстрела броневиком, В тот же день пол. X был отставлен от командования частью.

Заняв Георгие-Афипск?ю, Корнилов остался там ночевать; но, в тот же вечер, конница вышла из станицы с неизвестным никому приказанием.

На следующий день армия, взорвав за собой мосты, вышла из станицы; но взяла направление не на северо-восток, где находился Екатеринодар, а на северо-запад, на аул Панахес. Только в пути узнали действительный секрет Корнилова и то тогда, когда посланный от ген. Эрдели доложил, что приказание, ему отданное, уже исполнено.

Ген. Эрдели захватил внезапным набегом оба берега Кубани у ст. Елизаветинской, вместе с паромной переправой. Там армия и должна была перейти Кубань. Этот план не был совершенно предусмотрен большевиками, хотя ст. Елизаветинская расположена от Екатеринодара, по прямой дороге, всего в 16 верстах и должна была бы находится под наблюдением.

Дорога в Панахес, проселками, была опять отвратительной,—сплошная топкая грязь; много повозок с ценным военным имуществом было брошено, чтобы протащить остальное. Но, никто не предполагал, что ожидает армию за аулом.

Поздно вечером измученные кони, слегка подкормленные в Панахесе, вошли с повозками в плавни.

Это было нечто неописуемое. Плавни, просто глубокое болото, образовавшееся от разлива реки. Путь по плавням указывается темной полосой, перемолотой колесами травы и грязи. Никакой настилки из хвороста или из бревен (знаменитые чертовы ребра), как делается на севере, не полагается.

Повозки сейчас же увязли, а кони стали.

Началась самая мучительная работа. И кони и люди, впрягшись в постромки, с невероятными усилиями, протаскивали повозку на несколько десятков саженей и совершенно измученные останавливались. Передохнув несколько минут, снова принимались за тот же адский труд.

Все это происходило в темную, безлунную ночь в насыщенной болотными миазмами атмосфере.

Вот лопнула постромка. Конь рвется вперед, путается в вожжах и становится поперек дороги. Тащи его назад, вяжи постромку; а упряжь вся мокрая, в грязи, руки скользят; насилу завяжешь узел.

Вот, наконец, выбрались на местечко посуше; валишься на землю без сил, без воли и без мысли.

Но, не ночевать же тут, и снова в грязь.

Впереди что-то ворочается.

—    Стой. —

—    Смотришь — брошенный конь; отлежался и силится встать, но не может. Помогай и ему, иначе не проедешь. Конь поднялся и плетется сзади какое-то грязное, взъерошенное чучело.

Лошади захрапели и стали. Перед ними огромная лужа, прямо озерко. Объезда не видать.

Иди в лужу, исследуй путь.

Подберешь фалды шинели и прешь прямо, на авось. Ледяная вода льется за голенища.

Что-то чернеет. Опрокинутая повозка; а с боку только дышло торчит, телегу уже засосало. Упаси Боже.

Прошел, пощупал ногами, где дно потверже.

—    Езжай прямо на меня. —

—    Да где ты? —

—    Тут, прямо. — 

—    Где прямо? ничего не видать. —

— Да езжай на голос, черт.

И смех и горе.

Кони пенят копытами воду и опять не идут.

Тащись назад, весь в тине, как леший.

До самой смерти не забудешь этой ужасной ночи. Но шли и шли измученные, ошалелые; кляли только штаб, что не поставил живых маяков на распутьях, и многие заблудились.