Белая Армия

В ст. Успенской армия простояла несколько дней. Отдохнули немного, отмыли в бане дорожную пыль, надели вымытое белье и освободились хоть не на долго от внутреннего врага — вшей, которые одолевали добровольцев, Никакие средства, в роде нафталина, серного цвета и пр. не помогали; не было единственного надежного лекарства — чистоты. Все белье и все верхнее платье были переполнены насекомыми; а в страшной тесноте, на стоянках, если и извел своих, так соседи наградят.

Через день прорвался в Успенскую и молодец Барцевич. Он, в своей отчаянной поездке, не потерял никого из спутников, и привел с собой еще целую сотню донских казаков.

Донцы были живыми свидетелями происходящих в области событий и объяснили все в штабе. 

На этот раз вести, дошедшие до добровольцев, оказались верными. Южные станицы области объединились между собой, перестреляли представителей советской власти и их главных приверженцев и поднялись против большевиков. Но, чувствуя недостаток своих сил, они прислали депутацию и просили добровольцев забыть старые казачьи грехи и придти снова на Дон на помощь к восставшим.

Ген. Деникин созвал совет для обсуждения этой желанной просьбы. На совете, конечно, решили немедленно идти на Дон.

Последний удар армия нанесла ставропольским большевикам под Новолокинскими хуторами, а затем 16 апреля вышла из станицы Успенской, взяв направление на север, как бы на сел. Белоглинное. Ночью добровольцы свернули с этой дороги на северо-запад и подошли к же жезнодорожной линии. верст на 8 юго-западнее с. Белоглинного.

Разъезды донесли, что по линии идет какой-то поезд. Армия остановилась в котловине, около линии, и замерла. 

Медленно тащился товарный поезд из Тихорецкой на Торговую. С трудом брал он подъем.

— Увидит или не увидит?

Казалось, паровоз, как бы нарочно, замедлял ход и всматривался своими круглыми глазами в темноту.

Должно быть ничего не увидел и, спокойно пыхтя, взобрался на гору.

Сейчас же после его прохода обоз бросился через железную дорогу.

Уже рассветало.

Через час со стороны Белоглинного показался броневой поезд и сразу открыл артиллерийский огонь по переходу. Но два взрыва, справа и слева от перехода, дали ему знать, что он опоздал.

Еще и еще поезда и густые цепи пехоты двинулись на обоз.

Завязался бой, но обоз рысью мчался по дороге,—и голова его уже втягивалась в с. Горькобалковское.

Несколько снарядов разорвалось в обозе и, между прочими, был убит член Кубанской рады и тяжело ранен один из представителей Кубанского правительства.

Добровольцы выразили кубанским офицерам свое соболезнование по поводу такой потери.

— Черт бы их взял, — неожиданно услышали добровольцы; — и чего вы таскаете с собой эту дрянь; утопили бы их в первой реке.

Они завели всю смуту на Кубани.

Поверьте, раскаетесь и вы, что их спасали.

Добровольцы были в полном недоумении. Кто знал тогда, что слова эти были пророческими.

В с. Горько-балковском местные большевики, спросонья, задумали оказать сопротивление, но были уничтожены квартирьерами. Квартирьерам армии, несмотря на их мирные задачи, не раз приходилось исполнять свои обязанности с оружием в руках.

За этот, хотя и короткий бой, перед выходом армии из селения, зажжено было большевистское предместье, и долго горело, встревожив всю округу.

В ст. Плоской армия вышла на свою старую дорогу.

19 апреля добровольцы вернулись в знаменитую Лежанку.

Лежанка—большое и богатое село. Маленькая армия удобно расположилась в нем и добровольцы опять мечтали о некотором отдыхе перед переходом на Дон.

Но ждать было нельзя. Новости оказались плохие. Большевики заняли из восставших станиц Ольгинскую, Хомутовскую, Кагальницкую, Мечетинскую и угрожали Егорлыцкой.

В последней станице жители уже уложились на подводы и собирались выбираться в степи Сальского округа.

Ген. Деникин разделил свою армию на три части.

Первый отряд направился в с. Гуляй-Борисово, самый центр большевизма на юге Донской области.

Второй отряд двинулся на помощь Егорлыцкой.

Наконец, третий отряд, из офицерского полка и двух конных сотен, остался в Лежанке, для защиты штаба, обоза и санитарного транспорта.

Лишь только первые два отряда отошли от Лежанки, как немедленно обозначилось наступление на село неприятеля с значительными силами. 

Два дня офицерский полк отбивал атаки большевиков.

С утра до вечера обстреливали село снарядами. Становилось тесно. Большевики стягивали все новые и новые силы, пытаясь отрезать Лежанку от сообщения с Егорлыцкой.

Наконец, телефонная линия перестала действовать; очевидно, разъезды неприятеля перервали ее.

С наблюдательного пункта видно было движение неприятельских колонн по направлению к Егорлыцкой дороге.

Между тем в резерве оставались лишь две роты офицерского полка, т. е. около 200 штыков.

Быстрым шагом вышли офицеры из Лежанки, рассыпались в цепи и залегли недалеко от дороги.

Густые неприятельские цепи подошли уже на полторы тысячи шагов к дороге и открыли беглый огонь. Пулеметы трещали, не смолкая, над залегшими добровольцами непрерывно рвалась шрапнель.

Офицеры лежали, как мертвые, — ни одного выстрела в ответ.

Движение неприятеля замедлилось; цепи его залегли. Лишь какие то всадники, как потом говорили, матросы носились по цепям и стегали солдат плетьми.

Большевики поднялись и быстро двинулись вперед.

Опять никакого ответа.

Неприятель опять залег.

Еще и еще раз то же самое; все то же молчание.

Наконец, когда красные подошли к офицерам шагов на пятьсот, те встали и молча двинулись вперед.

Где же враг?

Только пятки сверкали в воздухе. Все долой. Винтовки, шапки, шинели, пулеметы, сапоги, — вот все, что осталось от нескольких красных батальонов.

Пустили конницу вдогонку и 500 трупов показывали дорогу отступления.

В двух офицерских ротах ни одной потери.

Так второй раз под Лежанкой полк показал, как дерутся офицеры.

Телефонную линию с Егорлыцкой восстановили, но обоз уже без всякого прикрытия, выслали на Дон.

В Великую субботу вечером 21 апреля вышли транспорты из Лежанки.

Опять ужасный норд-ост не дает покоя. Страшный холод пронизывает насквозь. Ветер поднимает тучи морозной пыли и засыпает глаза.

Негде остановиться, чтобы хотя на минуту, укрыться от стужи. Курить запрещено; можно нарваться на разъезды красных, прямо беда.

Но вот, навстречу несутся отдаленные звуки колокола. Бьют к пасхальной утрене, и обоз втягивается в Егорлыцкую в самую пору.

Успели обмыть с себя грязь, выколотить платье и попали еще к церковной службе.

—    Христос воскресе — возгласил батюшка.

—    Во истину воскресе — ответили радостно и казаки и добровольцы.

Объятия были искренние. Все старое забыто.

Угощали казаки на славу.

Явилась и водочка, и винцо. Столы трещали под окороками, гусями, заливными поросятами, пасхами, куличами и прочей снедью.

Забыли про большевиков и разговелись по настоящему. 

Но, глаза слипались; хозяева разостлали тулупы и попоны на полу, накрыли чистыми простынями и оставили гостей в покое.

В первый раз после трех месяцев удалось раздеться и лечь на чистое белье.