Белая Армия

Главной целью создания добровольческой армии было продолжение войны с немцами.

К сожалению, эта идея не встретила сочувствия в большинстве русской интеллигенции, а потому и не нашла активной ее поддержки.

Русское общество не сознавало всей колоссальной важности событий. Оно не отдавало себе ясного отчета в том, что измена России союзникам является не только позорным актом, но и величайшим историческим преступлением против вековых интересов родины. Интеллигенция не понимала, что это преступление не 'может остаться безнаказанным.

Небывалый патриотический подъем во всех классах русского населения в начале войны, вполне сознательное отношение даже простолюдинов к происходившим событиям, полное понимание смысла и значения этого мирового столкновения, все это сменилось апатией и равнодушием.

Между тем совершенно неожиданный успех революции объяснялся, между прочим, именно опасениями интеллигенции за дальнейшее участие России в войне. Общество прекрасно сознавало всю рискованность революции во время войны, но оно шло на это, боясь, что царское правительство заключит сепаратный мир с Германией.

Таким образом следовало бы ожидать, что, раз интеллигенция приняла на себя тяжелую ответственность за переворот ради самой войны, то, тем самым она решилась на все, чтобы продолжать эту войну, во что бы то ни стало.

Но, на самом деле, этой решимости и не оказалось!

Временное правительство, в котором объединился весь цвет русской политической мысли, не нашло в себе твердости для борьбы с преступным разложением армии. Правительство не только не применяло самых обыкновенных мер, указываемых в подобных случаях правовым разумом всех государств, но оно связывало руки даже фронтовому начальству, в его мероприятиях против этого ужасного зла.

Временное правительство только уговаривало.

Когда же государственная власть окончательно выпала из рук этого олицетворенного «непротивления злу», русская интеллигенция совершенно растерялась.

Такое бойкое при царском режиме, так умело и настойчиво защищавшее свои, а главным образом чужие, интересы, русское образованное общество впало в полную прострацию при столкновении с большевиками.

«Обструкция» — вот единственный лозунг за которым последовали все, — и старые и малые, и либералы и консерваторы.

— Без нас, — думали они, — большевики через неделю провалятся.

Положение большевиков было действительно тяжелым. Но, зная прекрасно русских людей, большевики решили: — подождем, сами придут; и объявили приказ: — кто для нас не работает, тот не ест.

Тем временем на ответственные места они назначили интеллигентов из своей партии, а на второстепенные должности брали первого попавшегося и широко использовали один своеобразный элемент — уголовных преступников. Большевики понимали, что преступники не могут быть орудием даже их строительства или органами нормального административного управления. Но, для выполнения первых практических задач большевизма, т. е. для разрушения всего прежнего социального строя, для истребления «врагов народа» — буржуев этот общественный отброс был незаменим.

Преступники были не теоретическими, а практическими борцами против правовых и экономических идеалов современной жизни. Их преследовал буржуазный строй, и они ненавидели все орудия государственной власти, — полицию, суд, тюремное и всякое другое начальство, а также, конечно, и всех ими обворованных и ограбленных.

Большевики провозгласили лозунг: — грабь награбленное.

Где же найти лучших исполнителей этого приказа, как не в среде привычных грабителей?

Преступники были смелы, решительны, сметливы, а главное беззастенчивы и беспощадны при исполнении возложенных на них приятных обязанностей.

Их не могла тронуть никакая, самая жалостная мольба и они хохотали над бессильными слезами своих беззащитных жертв.

Не долго продолжалась, однако, обструкция интеллигенции. Голод смиряет даже бурных, полных жизни и энергии диких животных. Можно ли было ожидать продолжительной борьбы со стороны мягкотелого, безвольного русского интеллигента, совершенно неприспособленного к суровым условиям ручного труда, от которого он думал получить средства к жизни.

Общество сдалось и покорно стало под ярмо большевизма.

Но, не все же попали в эту беду?

Сотни тысяч русской интеллигенции, наиболее предусмотрительных людей, бежали отчасти еще при временном правительстве с севера на юг. Вся Украина, казачьи области, Дон, Кубань и Терек, Крым, Новороссия, Бесарабия были переполнены беженцами. Не только гостиницы и меблированные комнаты, но все частные свободные дома и комнаты брались на расхват.

Этих беглецов гнали тогда в хлебородные места все возраставшая дороговизна на севере и всеми сознаваемая, неминуемая опасность полного голода и холода.

Население южных городов возросло вдвое, а в некоторых местностях, как напр. в Крыму, даже втрое.

Беженцами были наиболее энергичные, подвижные и, наконец, самые состоятельные люди, а потому от них и можно было ожидать известной прозорливости или просто хотя бы сознательного отношения к логике событий.

Когда грянул большевистский гром, все эти беженцы были некоторое время вне досягаемости большевистской власти. Но близкая опасность уже угрожала и этим областям России.

Раздался призыв генерала Алексеева.

Если интеллигенция, сместив царя с престола, уже охладела к самой идее — продолжения войны с немцами, то можно было ожидать, что у нее остался хотя инстинкт самосохранения.

Если основатели добровольческой армии ошиблись в своих надеждах, приняв теорию за факт, то все-таки они могли ожидать, что все, способное держать винтовку, устремится под их знамена хотя бы из чувства самозащиты.

Ведь ясно же было, что добровольческая армия не могла уйти на фронт, не обеспечив себе тыла. Не могли же люди думать, что добровольцы пройдут Украину и не оставят там достаточно сил для сохранения в ней полного порядка.

Никто не сомневался в том, что война будет на два фронта, внешний и внутренний для самозащиты армии.

Увеличивая собой силы армии, беженцы тем самым способствовали бы ей и в охране местности, где жили их семы, где хранились остатки их последнего добра.

Ни местная интеллигенция, ни приезжие не хотели ничего слушать.

—    Большевики падут сами, — вот единственный ответ, который слышали основатели добровольческой армии.

—    Но, ведь и карточный домик стоит, пока на него не дунут, — возражали добровольцы. — Помогите нам дунуть, встряхнуть их.

Этого простого соображения не желали понимать и затыкали уши.

Обманули надежды и на офицеров фронта. Около 30.000 офицеров скопилось в одном Киеве, а через местную организацию добровольческой армии прошли лишь сотни.

Если бы хотя четвертая часть их пошла вступить в армию, то они силой пробились бы на Дон.

Герои дроздовцы, в количестве 2.000 офицеров и вольноопределяющихся, сделали это при более трудных условиях. Несмотря на противодействие своего начальства, провожаемые насмешками своих товарищей, они двинулись и прошли походным порядком на Дон с юго-западного фронта, и прошли с боями, так как большевики тогда уже сорганизовались и ставили им тяжелые препятствия.

Такими же инертными оказались и офицеры бывшие на местах.

На Кавказских минеральных водах скопилось несколько тысяч офицеров, частью для поправления здоровья после ран и болезней а частью собравшихся сюда для отдыха и развлечений. Среди них было большое количество гвардейцев.

Для вербовки их, на воды был послан генерал Эрдели, проводивший свою службу в гвардейских частях.

Все его труды пропали даром. На его убежденные речи отвечали насмешками, и в армию оттуда пришли лишь единицы.

Полное равнодушие к армии проявили и финансовые круги. Колоссальные богатства накопились на юге России. Кроме всех известных архи миллионеров Харькова, Екатеринослава, Ростова, Таганрога, в глубинах таились тысячи невзрачных на вид, скрытых богатеев. Десятками миллионов взимались с них потом контрибуции большевиками, а в армию поступали гроши от бедняков.

Если бы в то время и люди, и деньги пришли бы на помощь к Алексееву и Корнилову то, конечно, большевики были бы стерты с лица земли. Ведь тогда они сами не понимали, каким чудом свалилась им в руки государственная власть, и, не вкусив еще плодов господства, они жили действительно только в карточном домике.

Ледяной поход это доказал.

Собралась кучка решительных и храбрых людей. Без снарядов и патронов эти четыре тысячи прошли всю южную часть донской области, пробежали севером ставропольской губернии и исколесили Кубань. Все, что становилось поперек их пути, они отметали и шли туда, куда хотели. 

История знает много войн, в которых незначительные отряды партизанов сопротивлялись и причиняли колоссальные затруднения большим армиям. Но эти партизаны работали среди дружественного им населения, которое помогало им, оберегало их и укрывало в своей среде в случаях неудач.

Добровольческая армия совершала свой поход, именно, в обратных условиях. Она проходила территории, в которых большинство населения было ей прямо враждебно, а меньшинство сохраняло недружелюбный нейтралитет. Армия боролась с войсками, состоявшими из местных жителей или с присланными из соседних губерний им же на помощь.

Население Донской, Кубанской областей и Ставропольской губернии превышало 7 мил. Большая половина жителей казачьих областей, а именно все иногородние, и все крестьяне Ставропольской губернии были сплошь большевиками. Если считать из них пять процентов боеспособным материалом, то получится цифра около 200.000 чел. К ним надо прибавить еще войска, присланные в большом количестве извне, а также распропагандированную казачью молодежь, что увеличит указанную цифру по крайней мере в полтора раза.

Таким образом большевики обладали в этих местностях колоссальными силами, сравнительно с горсточкой добровольцев.

И действительно на своем походе армия сталкивалась все время с новыми и новыми частями, выраставшими на ее дороге, повсеместно, несмотря на самые неожиданные перемены пути следования.

Все эти большевистские воинские части были вооружены и снабжены и артиллерией, и большими запасами патронов и снарядов, которые они расходовали без всякой бережливости.

В полном распоряжении большевиков были телеграфы, и телефоны, и железные дороги, и броневые поезда, и громадные склады обмундирования, винтовок, патронов, снарядов, и вся казачья артиллерия, одним словом все средства нападения и защиты.

А против них боролись нищие, раздетые, разутые добровольцы, блуждавшие по местности, пересеченной во всех направлениях железными дорогами.

Чем же можно объяснить конечный результат Ледяного похода?

Добровольцы действительно проявили невероятные мужества и выносливость; а вожди их оказались на полной высоте военного искусства. Однако, против одного стояло сто; такое несоразмерное численное превосходство и громадное преобладание в средствах борьбы, конечно, должны были дать немедленную победу большевикам.

Отчего же произошло обратное?

Ответ может быть один.

У большевиков тогда не было опытных руководителей, и организация их еще только нарождалась.

Вот почему и можно с полной уверенностью сказать, что, если бы в начале в армию пришла хотя бы половина того, что впоследствии пристало к добровольцам, и, если бы в ее кассу поступила бы хотя четвертая часть того, что было взыскано с местной буржуазии в вице большевистских контрибуций, —    при таких условиях всероссийская большевистская организация была бы уничтожена в самом зародыше.

Порукой в этом был Ледяной поход.

Но, чтобы хотя немного образумить русскую интеллигенцию, понадобился пример наглядного обучения. Когда и югом России завладели большевики и показали все прелести коммунистического рая, только после этого урока, ощипанные уже и голодные интеллигенты прибежали в армию и предложили свои услуги.

Эти люди были уже не первого призыва, но они представляли собой единственный остаток русской интеллигенции, не находившейся еще в подчинении большевикам. Армия, приютив их у себя, дала им возможность впоследствии спастись от полной гибели.