| О Белых армиях » Мемуары и статьи » Ф. Шип. Как происходило снабжение Чехословацкой армии? |
Для покупки лошадей была организована специальная комиссия, состоявшая из трех секций, под руководством русского генерала и офицеров-специалистов, равно как и наших академиков-хозяйственников, ветеринарных врачей, бывших кавалерийских офицеров (Кулич, Ружичка, Гальбгубер, д-р Ленфельд и др.). Сборной станцией был Курган, начальником которой состоял бывший управляющий экономией, ныне арендатор имения Велика. Из закупленных лошадей был сформирован сначала первый кавалерийский полк, а некоторое время спустя — второй кавалерийский полк. Большие затруднения возникали при расчетах за лошадей. Сибирские крестьяне не принимали других денег, кроме пятисотрублевок, «сотенок», «красненьких» и т. д., т. е. денег царского правительства. Они принципиально не принимали ни думских тысячерублевок, ни мелких «керенок», ни «сибирок». Много надо было труда, прежде, чем мне удалось обменять в русских отделениях Государственного Банка на Урале, в Сибири и на Дальнем Востоке мелкие денежные знаки купюры на указанные царские деньги, которые и там всюду прятались. Значит, утверждение генерала Сахарова, что лошади будто бы были захвачены, не отвечает истине. Отдельные реквизиции имели место в начальной стадии сибирского похода и во время боев, когда во что бы то ни стало надо было раздобыть лошадей для орудий и разведочной службы; эти реквизиции, однако, были постепенно оплачены. Покупка лошадей производилась также и на Дальнем Востоке, а именно для нужд группы генерала Гайды, оперировавшей в Забайкалье, и группы владивостоксой, находившейся под командой генерала Дитерихса. Вещевое Отделение Финансового Управления чехословацких войск в России вело точный учет всех лошадей, приобретенных для нужд армии (около 12.000) и состоявших под наблюдением армейского ветеринарного врача д-ра Ленфельда и его заместителя. Некоторые наши офицеры и генералы, правда, также имели своих собственных лошадей, но способ, каким они были приобретены, являлся в каждом отдельном случае предметом особого расследования со стороны Высшего Контроля; даже и здесь не были установлены незаконные способы приобретения. Что же касается кровных лошадей, то я помню лишь то, что однажды Высшему Совету Снабжения было сообщено, если не ошибаюсь, полковником Бобрыком (по инициативе министра Серебренникова, — казака по происхождению), что в районе между Орском и Троицком находится конский завод, в котором было около 30 кобыл, и вместе с тем возбуждено ходатайство о том, чтобы нашей армии, находившейся недалеко от указанного района, было разрешено эвакуировать этот завод в Сибирь, дабы воспрепятствовать уничтожению его большевиками. Завод, действительно, был эвакуирован еще в 1918-м году в район Петропавловска и размещен в одном, специально для лошадей предназначенном и находившемся в ведении министерства земледелия дворе. Дальнейшей судьбой этого завода я затем уже не интересовался, будучи удовлетворен тем, что нам удалось исполнить просьбу нашего друга Серебренникова. В 1919-м году, когда было приступлено к ликвидации конского состава, большая часть лошадей была продана в Иркутске местным властям, с согласия и под надзором комиссара Смирнова. В уплату за лошадей из складов Центросоюза вместо денег были выданы меха, оцененные по курсу золотого рубля. Другая часть была продана в Харбине, а остаток — во Владивостоке, совершенно гласно, после отъезда воинских частей, когда в лошадях у нас уже не было надобности. Продажей руководила особая ликвидационная комиссия во главе с полковником Тайным. В Чехословацкую республику были привезены всего-навсего четыре лошади, принадлежащие некоторым офицерам, не пожелавшим расставаться с ними. Перевозка лошадей была засчитана отдельно. Генерал Сахаров затем упрекает нас в том, что мы после ухода с Волги, будто бы, начали перевозить в тыл военную добычу, как то: русские мундиры, оружие, сукно, обувь, и вообще все: сырье, машины, даже и медикаменты, автомобильные шины, большое количество меди из тюменского района, которую мы, будто бы, вывезли в Чехию, и т. д. Это — сознательная клевета. Подобные утверждения были мне известны еще с ноября месяца 1918-го года. Сплетни эти возникли во время наших разногласий как с генералом Гришиным-Алмазовым, так и с его преемником, генералом Ивановым-Риновым и другими политическими деятелями, когда мы требовали, чтобы всю тяжесть службы на фронте не несли исключительно чехословаки, но чтобы и русские войска были отправлены на фронт. Положение осложнялось политическими убийствами (редактора Маевского в Челябинске, председателя Закупсбыта Фомина в Омске и др.). Особая группа офицеров из кружения адмирала Колчака уже тогда следила за нами, собирала всякие материалы, чтобы затем иметь возможность выступить с ними против нас. В чем, собственно, было дело? На 7-ое сентября 1918-го года в Уфе было назначено совещание с целью образования единого правительства, т. е. указанной уже Директории, вместо правительств сибирского, уральского, поволжского, т. е. трех провинциальных правительств. Я, вместе с инженером Павловским, принял участие в этом совещании как член Высшего Совета Снабжения, и, кроме того, как член ОЧНС; перед этим я посетил Самару совместно с первым заместителем ОЧНС Богданом Павлу, чтобы лично познакомиться с экономическим положением. Как я уже раньше сказал, Высший Совет Снабжения настаивал на том, чтобы относительно большие запасы артиллерийских и ружейных припасов в Самаре и окрестностях, равно как и оборудование патронного завода в Симбирске и др., были перевезены с фронта в тыл. То же должно было произойти и с разным оружием (как, например, скорострельные орудия) и техническими материалами. С этой целью, по приказанию Высшего Совета Снабжения, как уже было указано, инженер Члупек и инженер Табор занялись исследованием района. Они определяли указанные запасы, в то время, как задачей органов самарского отделения нашего «Техода» было, на основании того же приказа, нагрузить и вывезти все эти запасы в Сибирь, ибо предполагалось перенесение фронта в район расположения тыла. В этом была необходимость, ибо с относительно небольшими силами нельзя было удержать огромное пространство от Казани к Самаре и по Волге вниз к Вольску. Возникала опасность, что ценные в военном отношении вещи будут захвачены большевиками. Несмотря на постоянные беспорядки на заводах и в складах, которые тем больше усиливались, чем ближе находились большевицкие войска; на пассивность железнодорожных органов в деле подачи поездов; на затруднения, причиняемые нам разными русскими генералами, вроде генерала Трехгубова, который приказал отложить эвакуацию на один день, или генерала Галкина, старавшегося, в первую очередь, о вывозе своего имущества, — указанная эвакуация в большей своей части удалась. Всего было отправлено 21 поезд, не считая нескольких поездов, с которыми были вывезены боевые припасы на ближайшие фронты: николаевский, оренбургский и др. Равным образом, были вывезены в Сибирь металлы, в которых чувствовался там большой недостаток, как, например, олово, электролитическая медь, алюминий, цинк, сталь, и самые необходимые машины для ремонта пулеметов, винтовок и орудий. Затем были вывезены запасы нефти, причем на ст. Бещанково большевицкая артиллерия взорвала нефтяной поезд. Все указанные припасы были вывезены в то время, когда в Сибири их или вовсе не было, или же нельзя было их привезти. Боевые же припасы, поскольку вообще их можно было достать, часто прятались по политическим, причинам. Так, например, был случай, когда наше войско на уральском фронте испытывало большой недостаток в ружейных припасах и нередко некоторые части пользовались в боях даже «берданками». Артиллерийское ведомство в Омске утверждало, что припасов не имеет, и только после того, как мне удалось упросить одного хорошего моего знакомого, артиллерийского полковника повлиять на начальника сибирского штаба Белова, нашей армии были выданы 3 миллиона патронов, приобретенных из частных складов. Такова, в общем, была искренность монархического офицерства. Следовательно, я не опровергаю утверждение генерала Сахарова, что фронт был эвакуирован. Почему эвакуирован — об этом, конечно, ген. Сахарову известно, но он забывает это добавить. Эвакуация, ведь, не значит захват чужого имущества, да, и кроме того, существовал здесь контроль: все эвакуационные поезда задерживались на первой входной сибирской станции, т. е. в Челябинске, органами Высшего Совета Снабжения, которые после предварительных совещаний назначали и контролировали направление, куда и что должно быть отправлено. Следовательно, о каких бы то ни было захватах вещей чехословаками не может быть и речи; ведь, нельзя же назвать захватом то, что часть обрабатывающих машин была послана в механические мастерские «Техода» в Екатеринбург, где изготовлялись технические припасы, которые затем выдавались, по соглашению с Высшим Советом Снабжения, по фактурам, в распоряжение как наших, так и русских или польских войск, в зависимости от того, какая была в них нужда и как распределение было утверждено Высшим Советом Снабжения. Точно так же вывозимые боевые припасы не сдавались исключительно нашему артиллерийскому складу в Челябинске, но перевозились также в русские склады в Омске, где во время разгрузки вагонов однажды произошел даже взрыв с человеческими жертвами. Об этом случае писали все газеты, и генерал Сахаров, наверное, знал об этом всем известном несчастьи. Из Самары была также вывезена русская государственная казна, в сопровождении чиновников Русского Государственного Банка, и, по соглашению с комиссаром заграничных дел Самарского Правительства и комиссаром финансов Рыковым, нашего конвоя, предоставленного чехословацким начальником станции Уфа, поручиком Сухим, ибо в то время между Уфой и Челябинском наступали по направлению от Троицка к Каме большевицкие части под командой немецкого лейтенанта Блюхера. Точно также нельзя было назвать обогащением или военной добычей вывезенное сукно и обувь из Симбирских заводов и из Казани, ибо это происходило на основании летнего совещания всех интендантов (следовательно, русских и чехословацких), назначенного Высшим Советом Снабжения. На этом совещании было установлено, что запасы воинского сукна и готовых мундиров в сибирских государственных складах относительно весьма малы и что поэтому, имея в виду, что фронт держится благодаря чешской и самарской армиям, чешские интенданты вместе с самарской армией должны принять меры для использования всех запасов в прифронтовых складах, как воинских, так и фабричных, чтобы можно было обмундировать, прежде всего, войско в Поволжьи, т. е. части чехословацкой армии, принявшей там участие в тогдашних боях (другая же чехословацкая группа сражалась на Урале в направлении к Перми, третья оперировала еще в Забайкалье, а четвертая, владивостокская, на Дальнем Востоке), затем польские и югославянские части, равно как и самарскую армию. И лишь излишки должны были быть отправлены в Сибирь для нужд остальных чехословацких групп и возникавшей сибирской армии, равно как и новых, формировавшихся там, румынских и польских частей. Запасы не посылались напрасно в Сибирь; наоборот, готовые вещи оттуда в Самару. Вследствие этого, интендантство первой чехословацкой дивизии (Аусобский, Гофман) организовали в Уфе сапожные и портняжные мастерские, в которых изготовлялись мундиры и обувь для зимнего периода 1918-1919 года из материи и кожи, отпущенных им согласно постановлению, принятому на интендантском совещании, происходившем при участии представителей соответствующих министерств. Собственных фабрик в России у нас не было и, не имея возможности, благодаря отсутствию связи (такое положение продолжалось вплоть до окончания боев), воспользоваться французским кредитом, предоставленным нам для закупок на Дальнем Востоке, мы должны были избрать именно такой путь самопомощи, который, впрочем, соответствовал содержанию протокола переговоров с Временным Сибирским Правительством от 22-го июня 1918-го года. Нельзя, ведь, таким грубым способом упрекать нас в том, что у нас, как я уже выше сказал, организация снабжения была лучше и что все вопросы решались скорее, чем у русских с их бюрократическими порядками. В России большое значение придавали мундиру и погонам, и места в административных органах часто предоставлялись чиновникам, со способностями которых не считались и которые вели между собою постоянные интриги; Мы же обращали внимание на сущность дела и добрую волю. Нас, прошедших военные курсы снабжения в Австрии, было в армии относительно мало; ведь, интенданты и офицеры снабжения, исключая гарнизон Перемышля, не имели такого случая, чтобы попасть в русский плен. Таким образом, случилось, что во главе органов снабжения у нас не стояли лица, не окончившие интендантских школ; начнем ли мы перечислять их сверху, то увидим, что полковники Гайны и Петрш занимались изучением истории в Пражском Университете, Завадилик был по своей специальности земледелец, Ваврох и Аусобский служили перед войной на частных местах, Гофман (интендант 1-ой чехословацкой дивизии) был банковским чиновником. Велик — наш начальник обоза, был по своей специальности управляющим экономией и, как исключение, окончил австрийскую школу снабжения, и т. д. Ни о ком, однако, нельзя сказать, чтобы их заставляли работать, каждый работал не за страх, а за совесть, у всех было развито чувство ответственности и обязанности, и притом все понимали, что если бы они не исполняли возложенную на них работу честно и самоотверженно, мы, наверное, в Сибири погибли бы. Эта общая опасность вызывала в нас желание работать и придавала нам мужества. Мозг работал по своему разумению, без предписаний сверху, ибо и в административном отношении мы должны были работать, полагаясь на самих себя. Так, без какой либо помощи со стороны, было построено управление целой армии. И если случалось, что не все проходило у нас без ошибок, то, в общем, во всех направлениях мы все-таки достигли лучших результатов, чем кто бы то ни было другой. Перед отъездом на родину мы получили тройное обмундирование (зимнее, весеннее и летнее), приобретенное в кредит в Японии, где наши специалисты сами наблюдали за производством материи. После того, как из нее была сшита и прислана для нас одежда, мы возвращали русским складам одолженные нам русские мундиры. Наш солдат всегда отличался опрятностью и бережным отношением к одежде. В этом, быть может, и скрывался тот успех, которым он пользовался у женщин, что, между прочим, не раз послужило поводом к спорам на почве ревности. Разве мы виноваты, что сибирский солдат не проявлял подобных стремлений? Генерал Сахаров упрекает нас в том, что мы реквизировали автомобильные шины, оцениваемые им в 40 миллионов золотых рублей. Это является явной и, наверное, сознательной бессмыслицей. Мне кажется, что он говорит о реквизиции нескольких вагонов автомобильных шин, которые были вывезены большевиками (чтобы они не попали в руки наступавших на Петроград немцев), как военное имущество, в Уфу, откуда мы их затем перевезли, как и остальные казенные вещи, в Сибирь. Этими шинами мы пользовались для нужд автомобильных частей армии, на что имели полное, протоколом от 22-го июня 1918-го года засвидетельствованное право. Но эти шины выдавались и русским частям, так что они шли на удовлетворение общих нужд. Должен, однако, сказать, что шины были уже довольно старые, гнилые, и часто лопались, на что нередко поступали из автомобильных частей жалобы. Эти шины вовсе не были пригодны для употребления в Европе, ибо были предназначены для автомобилей, изготовленных исключительно для России. Генерал Сахаров говорит также о захвате медикаментов в сумме 3 миллионов золотых рублей. Это утверждение в одинаковой мере преувеличено. Я не знаю точно, где могла быть произведена эта реквизиция, но факт тот, что в начале боев у нас был большой недостаток как в докторах, так и в медикаментах и в перевязочных материалах. В результате этого в июне и июле 1918 года в Челябинске мы почти каждый день хоронили по 10-16, а иногда и еще больше, наших умерших добровольцев. которым нельзя было во время оказать достаточной помощи. Как на магистрали, так в одинаковой степени страдали наши части, сражавшиеся в районе железнодорожного пути между Самарой и Уралом. Это послужило также причиной тому, что мы еще летом 1918-го года предприняли в Омске, как перед правительством, так и перед дамским отделением Русского Общества Красного Креста, шаги, чтобы нам была оказана соответствующая помощь. Еще в запротоколированном соглашении от 22-го июня 1918-го года говорится об убитых и об уходе за ранеными. Высший Совет Снабжения также заказал на Дальнем Востоке медикаменты. Позже помощь нам оказали японцы и американцы, после чего мы организовали на Дальнем Востоке специальное отделение для закупки медицинских принадлежностей. За время первых сражений в 1918-м году были произведены по необходимости, в общем, следующие реквизиции медикаментов и перевязочного материала:
В покрытие этих реквизиций были, однако, при отъезде возвращены владивостокскому складу лекарств из наших запасов лекарства и медицинские принадлежности на сумму свыше 25.000 иен. По словам генерала Сахарова, выходит, что мы имели право только воевать и умирать за русское государство, раненые же и больные права на лечение не имели. Странные, нечеловеческие взгляды. Вообще говоря, упреки генерала Сахарова относительно эвакуации военных припасов из Поволжья не уместны также и потому, что в то время на большевицкой территории, значит, в Симбирске и в Казани, которые были временно заняты нашими и самарскими войсками, частная собственность была отменена, ибо известными советскими декретами частное имущество было национализировано и, следовательно, сражавшиеся армии были вправе считать его своей военной добычей, тем более, что дело шло об имуществе, имевшем для военных операций большое значение. Ведь, советы никому ничего не платили за национализированное имущество, и правительства же освобожденных территорий так же производили реквизиции для своих военных нужд. Ф. Шип |