Белая Армия

В начале 1918-го года судьба столкнула меня с атаманом Дутовым. Первый выборный Войсковой Атаман Оренбургского казачьего войска Александр Ильич Дутов родился в семье казачьего офицера. По окончании кадетского корпуса, затем военного училища, казачьим офицером поступил в Академию Генерального Штаба, которую кончил по второму разряду, и потом был преподавателем юнкерского училища в Оренбурге. Во время мировой войны он был контужен в голову, причем некоторое время не владел речью и правой половиной тела. Все это скоро прошло. Революция застала его на фронте в качестве командира шефского Наследника Цесаревича 1-го Оренбургского казачьего полка. Выбранный делегатом с фронта на обще-казачий съезд в Петербург, Дутов быстро там выдвигается и становится потом председателем обще-казачьего союза.

Позднее он был выбран членом Учредительного Собрания. Во время корниловского мятежа Дутов занимает выжидательное положение. После подавления мятежа арестовывается Керенским, но вскоре же им освобождается. Ко времени большевицкого переворота, он уже выбранный Атаман Оренбургских казаков, печатно заявляет, что большевицкой власти не признает, и успевает уехать в Оренбург. Вскоре по приезде его в Оренбург там составляется казачье правительство, не признающее власти большевиков. Отрезанное большевиками от остальной России в Оренбурге, оно печатает свои деньги, так называемые «дутовки» Завязывается вооруженная борьба с большевиками, которая идет с переменным успехом до конца 1917-го года. Наконец, большевики посылают на Оренбург матросские части, казаки бросают борьбу и бегут с фронта... Дутов остается в Оренбурге до последнего момента, и уезжает на рысаке, взятом комендантом станции Оренбург, поручиком Гончаренко, на улице, причем владелец и кучер были высажены на мостовую. На этом рысаке Дутов, взявший с собой чемодан и булаву войскового атамана, едет с Гончаренко до станицы, находящейся в 30-ти верстах от Оренбурга. Там встречаются с ними еще шесть человек молодых офицеров. Под охраной этих 7 человек, Дутов едет в Верхне-Уральск, где должен собраться Войсковой Круг Оренбургского казачьего войска. Большевики повсюду разослали телеграммы о награде за поимку Дутова. Мне рассказывали потом провожатые Дутова, как в одной из станиц им не дали лошадей, и хотели задержать Дутова. Однако, Дутов не растерялся и заявил, что он согласен на задержание его и провожатых, и не будет сопротивляться, но для этого должно быть постановление станичного схода. Собрался сход. Дутов сказал казакам такую трогательную речь, что они плача просили прощения у своего атамана за то, что хотели продать его большевикам. Главный же зачинщик попытки ареста Дутова вез потом его на своих лошадях. 

Оратором Дутов, действительно, был прекрасным, и всегда хорошо знал психологию своих слушателей. В этом я убедился, бывая и слушая Дутова на Казачьем Круге. Круг был по своему составу очень разношерстный, настроенный против Дутова и против борьбы с большевиками, однако, кончился тем, что Дутов снова был выбран атаманом абсолютным большинством, против одного голоса старика Каширина, отца небезызвестных потом большевиков, офицеров Кашириных.

Меня познакомили с Дутовым в кулуарах съезда. Я увидел перед собой небольшого, полного, сутулого человека, в желтом овчинном полушубке, заросшего давно не бритой бородой, половина которой на контуженной стороне была совершенно седая. Волосы на голове, стриженные ранее под машинку, отросли, и были с проседью. Кисть правой руки намазана йодом и висит на черной повязке. Мне сказали, что с ним на съезде был обморок, при известии, что его жена и дети убиты большевиками в Оренбурге, и после этого у него отнялась рука. (Известие это, как потом оказалось, не было правильным). Глаза у него голубые, большие, были очень красивы, и поразили меня тогда своим грустным выражением. Я, как врач, поинтересовался состоянием его руки, на что услышал приветливое:

— О, нет. Это ничего. При нервных потрясениях это со мной случается, а потом быстро проходит. А вы видите, какое время мы все переживаем...

Несколько дней эта рука еще фигурировала на съезде на черной повязке, потом повязка исчезла.

Речи Дутов произносил громко, складно и дельно. Во время речи он смотрел через головы слушателей, на противоположную стену. Голова его сутулилась, и поднятые вверх глаза останавливали на себе внимание слушателей. Седая борода и голова импонировали аудитории, состав которой был, главным образом, из стариков.

Через несколько дней съезд кончился, и в последний день произошла разительная перемена. Дутов явился на съезд в изящном штатском костюме, выбритый и гладко остриженный. Румяные щеки его пылали здоровьем и на вид ему нельзя было дать более 35-ти лет. В то время ему было года 42-43, но с бородой он выглядел лет на 50. Дутов не забыл порисоваться штатским костюмом, объяснив его тем, что ему приходится переодеваться, так как простые люди кидаются в сторону, когда он идет с булавой по улице в сопровождении своей охраны и высказал надежду, что скоро, вероятно, ему не придется переодеваться и маскироваться, и жизнь, особенно казачья, быстро наладится. (Вероятно, это обстоятельство послужило позднее к рассказам о нем, как оборотне).

При громких аплодисментах и криках «ура», он покинул трибуну.

Съезд, вынеся тысячу резолюций и пожеланий, разъехался. Правительство, во главе с Дутовым, должно было проводить в жизнь постановления съезда... Начались будни...

Я в это время увлекался возможностью еще борьбы с большевиками и, помня довольно твердое настроение съезда, разделял его надежды на хорошее будущее. Сам Дутов после оренбургского поражения меньше доверял казакам, но и он, конечно, искренне верил в возможность новой борьбы с большевиками. В организованность большевиков он не верил, говорил, что достаточно было бы одного надежного полка, чтобы взять Москву.

У правительства не было денег. Касса Верхне-уральского казначейства была пуста, т. к. она не получала уже несколько месяцев поддержки из центров. Нужно было достать денег. По просьбе Дутова, за это взялся я. В качестве председателя Городской Думы, мне удалось добиться постановления ее об обложении местных богатых людей. Дело шло о сравнительно пустячной цифре, тысяч в сто только. И, конечно, наши толстосумы оказались на верху своего гражданского долга: удалось собрать только тысяч 18 всего, внесенных добровольно. Делать нечего: поехал убеждать их я сам.

Приезжаю к одному, говорю:

—    Дорогой мой! Вы же понимаете, что Дутов нашу же с вами шкуру защищает! Вот на вас наложено всего пять тысяч, внесите их полностью!

—    С нашим удовольствием! — отвечает: — да нет их у меня! Ей Богу, нету! Все деньги в товаре, а в казначействе взять нечего! Вот 800 рубликов, пожалуйте, получите, это все, что у меня есть! 

Поверил я — взял 800 рублей, — не может же врать, думаю, такой уважаемый человек.... А когда большевики Дутова угнали, и посадили этого «уважаемого» в тюрьму, то супруга «уважаемого» внесла за мужа 250 тысяч романовскими рублями и 20 фунтов золотом в слитках, наложенной большевиками контрибуции. Но и это не помогло: большевики его расстреляли...

Таким образом, денег у Дутова было мало, и дела шли неважно. Набор казаков, о котором постановил съезд, не мог состояться из-за отсутствия, с одной стороны, средств и оружия, а с другой стороны, правительство с Дутовым определенно не верили казакам и не хотели собирать их на свою голову.