Белая Армия

Начали формировать партизанский отряд из офицеров... Дело шло туго. Молодые офицеры поступали в партизаны, а офицеры постарше интриговали против Дутова и старались, снимая погоны, перейти на обывательское положение. (Большинство из них были потом убиты большевиками). Дутов никого не принуждал, сидел в Верхне-Уральске и, как мне казалось, ничего не делал. Ходил в клуб, ухаживал за дамами, танцевал, ходил по гостям, играл в карты; пил он немного. Рассказывал много о себе, сам себя называл исторической личностью, охотно притом ругал Керенского и вообще социалистов, и, несомненно, мечтал о лаврах Наполеона...

Итак, мне казалось, что Дутов ничего не делал. Когда я говорил ему об этом, он отвечал мне:

— Ну, что, по-вашему, надо делать? Отряд формируется, до весны боев никаких не будет! Вы думаете, большевики пойдут сюда, в Верхне-Уральск? Да никогда! Они, дорогой мой, привыкли воевать с комфортом: штаб их в международных вагонах, а солдатня, матросня — в классных. Пойдут они вам сюда, за 150 верст от железной дороги, да еще в такие морозы!..

Мне казалось, что он прав. Но, ездя по своим больным, особенно у простых людей, я поражался каким-то предчувствием их и приготовлением к чему-то серьезному. Не могу не вспомнить тут такой случай. Приезжаю как-то к одному мужику в слободке, беднейшей части нашего города; вхожу в избу и вижу не совсем обычную картину: открыт подпол, на полу лежит огромная куча земли. Спрашиваю у хозяйки, что это такое?

—    Да, вон, Митрий окоп в подполе копает!

—    Какой окоп? Митрий, ну-ка, вылезай, да расскажи, что ты делаешь?

Митрий вылез, сел на край подпола, поздоровался со мной...

—    Ну, рассказывай!

—    Да чего рассказывать-то? Ведь война у нас будет — вот и рою окоп, схоронимся туда с ребятишками!

—    Бога ты побойся, с кем же здесь воевать будут?!.

—    Ох, будут, Петрович, поверь маму слову; придут сюда большане за Дутовым!..

Я посмеялся над Митрием и уехал... А через месяц я сам сидел в подполье, прячась не от пуль, правда, а от большевиков, и вспоминал Митрия с его предсказаниями.

Больше уж я никогда не смеюсь над предугадываниями будущего простыми людьми, и я ни разу не видел, чтобы они ошибались... 

Вскоре после моего разговора с Митрием с немецкого фронта пришел 15-ый казачий полк. Полк не пожелал сдать оружие большевикам, и шел с западного фронта через Саратов, Уральск, Орск конным порядком. Сражаться с большевиками полк не имел никакого желания, и начал расформировываться в станице Карагайской, в 30 верстах от Верхне-Уральска. Дутов послал туда 10 партизан, чтобы они приняли пулеметы и винтовки от казаков. Молодой командир этих партизан, как и они, офицер, приехал туда пьяный. Часть партизан также была пьяна. Во время передачи оружия этот командир оскорбил или ударил казака. Казак схватился за винтовку и убил его наповал. Другие казаки также начали стрелять по партизанам, причем был ранен мой знакомый пехотный поручик Д. Брат его, тоже партизан, убил тогда того казака, который ранил брата. Словом, партизане начали, отстреливаясь, отступать, таща с собой раненого товарища. И, так как все они были замечательные стрелки, то ранили и убили еще человек 15 казаков, и казаки их не преследовали.

Известие это принес телеграф из Карагайской, и я скоро узнал о происшедшем. Еду по улице к больным, и вижу Дутова в шинели, с полковничьими погонами, спокойно идущего без охраны, в сопровождении дамы, которой он начал увлекаться в Верхне-Уральске. Я выскочил из саней, подхожу к нему и говорю:

—    Александр Ильич, слышали?

—    Да, как же, слышал! — отвечает совершенно равнодушно: — такой-то убит, а такой-то ранен; 2 казака убито и человек 12 их ранено! Однако, простите меня: видите, меня ждет дама! — и он лукаво усмехнулся.

— Дама то дамой, а вот вы без охраны ходить стали, это не хорошо!

—    Эх, батенька, от судьбы не уйдешь, да и надоела мне эта охрана: никогда не можешь себе принадлежать, а все от тебя шарахаются в сторону!..

Козырнул мне, и отправился догонять свою даму.

Я слышал от партизан из его охраны, что лично Дутов очень храбрый человек, но легкомыслие его в такой момент меня поразило, и с этого момента у меня началось разочарование в нем, как в человеке, который, казалось мне, мог бы стоять во главе антибольшевицкой борьбы.