Белая Армия

Припоминается еще один типичный представитель пережитого десять лет тому назад момента — военный комиссар Иванов. Солдат с фронта, каменщик по профессии. Молодой, высокий, худой, туберкулезный человек. Образование — приходское училище. Вернувшись в город после восстания против Дутова, он был назначен советом на пост военного комиссара. Оделся во френч, галифэ, высокие сапоги и в офицерское пальто с мерлушковым воротником. Ходил всегда с портфелем под мышкой. Один из самых авторитетных представителей в совете, он был сторонником беспощадного террора. Озверевший человек, но не без своеобразного благодушия. Как-то совет вызвал, в числе прочих, мою жену для взноса контрибуции. Увидя ее там, Иванов обрушился с сетованиями на меня:

—    А ваш то, мерзавец, ушел с Дутовым? А мы на него надеялись, что он с нами будет работать! Нет, теперь уж, если попадется, ему не будет от нас пощады, как народному изменнику: собственными руками задушу, подлеца!

И сейчас же иронически благодушно, увидя вдову полковника, Петрову:

—    А, Петриха пришла, денежки-то принесла?.. А, помнишь, как я у тебя фундамент клал? А вот, видишь, теперь новую Россию строим...

—    Помню, батюшка, помню!..

—    Я тебе не батюшка, а товарищ! — обрывает он Петрову.

—    Ну, какой же вы мне, старухе, товарищ, — не сдается та... — А что касается фундамента, действительно, вы сложили его на славу: ни один кирпич до сих пор не выпал... Ну, уж о России то я не знаю, не моего бабьего ума это дело!..

—    То-то, не твоего!.. Давай, давай денежки-то сюда!

—    Берите, берите, ваша теперь воля, на постройку своих-то ведь не припасли!

—    Ну, знаешь, много-то не разговаривай!..

—    Молчу, молчу, батюшка!..

По приказу Иванова, арестованных «буржуев» пригоняли из тюрьмы в город, очищать улицы от снега и навоза. Он всегда сам наблюдал за этими работами и, по-видимому, в его представлении, они имели, или должны были иметь, воспитательное значение. Однажды, шедшие мимо простые женщины начали смеяться и кричать работавшим:

    – Что, тостопузые, и вас запрягли в работу?!. Мети чище, купец! — и пр.

Иванов, с закушенной от бешенства губой, бросился на баб с нагайкой и закричал:

—    Марш отсюда к чертовой матери, шлюхи! Эти люди, может, в первый раз в жизни делают честную работу, нашу работу, которую мы всю свою жизнь делаем, а теперь смеяться, значит, над собой будем?!.

Одно упустил Иванов из виду, во-первых, то, что люди, которых он поставил на черную работу, в большинстве сами вышли из простого народа и, следовательно, та метла, или та лопата, какие он совал им в руки, не была для них ни новинкой, ни оскорблением, а, во-вторых, не знаю, насколько был прав известный психиатр Чиж, но он часто говаривал на своих лекциях: «В наш век, если человек к своим 50-ти годам не богат — это значит, что он не умен»...

Если согласиться с проф. Чижом, тогда только в его сентенции и будет заключаться вся вина подобной «буржуазии» перед «пролетариатом» типа Иванова.

После ухода в тургайские степи Дутова, Иванов был во главе карательного отряда, который расправлялся с беззащитными казачьими станицами, помогавшими Дутову. Приехав оттуда со славой лихого командира, он поселился на главной улице, реквизировав себе комнату, которую обставил по-спартански.

Зайдя как-то к нам и увидя комнаты, занимаемые Горабурдой, сказал:

    – Что же это за безобразие? Значит, один буржуй убежал, а вместо него другой поселился?..

Его побаивались и сами его товарищи.

Когда ему хотелось повеселиться, он шел в клуб. Если там мало было народу, он писал и рассылал такие, например, записки:

«Товарищам барышням Ш. приказываю явиться в клуб для танцевальной повинности. Военком Иванов».

Отец «товарищей» барышень Ш. сидел в тюрьме, и барышни Ш. шли и должны были танцевать с военкомом, у которого в руках была жизнь их отца.

Сделавшись противником «опиума для народа» — религии, Иванов на Пасху отправился в тюрьму, где разогнал родственников арестованных, принесших с собой куличи и пасхи. Приношения отобрал и разбросал собакам. Велел вывести во двор одного из арестованных, владельца небольшого кожевенного завода, Зиновьева, воспитавшего двух сестер его, Иванова, и собственноручно убил того из револьвера. — «А я «похристосовался» сегодня с Зиновьевым», — говорил он, приехав из тюрьмы. Все это он проделал совершенно трезвый — он берег свое слабое здоровье и ничего не пил спиртного.

Празднование 1-го мая 1918-го года наши комиссары обставили особенно помпезно. За красными флагами ехала кавалерия, шли броневые автомобили. Громыхали орудия, двигалась пехота. За ними шли дети из гимназий и других школ, в сопровождении бледных учителей. Дальше шел народ. Играла музыка. Иванов верхом гарцевал во главе процессии. За городом митинг... Речи... И, наконец, салют из всех родов огнестрельного оружия. Несколько горожан, стоявших поодаль, упали убитыми и ранеными, так как красноармейцы, стрелявшие вверх, забыли, вероятно, что пули падают обратно. Но это не испортило праздника. Сам Иванов ложится за пулемет и выпускает ленту, целясь куда-то в степь...

—    А вы бы, товарищ Иванов, по голубям, вон, пустили, — показывает на сидящих голубей, случившийся около него наш вездесущий П., — интересно, попадете, или нет?..

—    Что вы, обалдели, что ли? — отвечал ему Иванов. — Стану я стрелять по невинной птице?!. Становитесь вот вы на их место — по вас с удовольствием...

—    Нет, веселенькая история, эти большевики, Михаил, а? — рассказывал мне, пришедший с этого торжества, П.

Однако, туберкулез делал свое дело, и однажды у Иванова открылось горловое кровотечение. После остановки кровотечения, его перевезли за 12 верст из города в реквизированное советом имение богатого купца Г., где был прекрасный дом с огромным садом. Как-то Иванов спросил, обязанного ежедневно ездить к нему, врача, — как, де, его, больного, положение, и просил того не стесняться, так как смерти, де, он не боится и привык ей смотреть в глаза. Доктор ответил, что положение серьезно, но, во всяком случае, принимая во внимание и т.д., можно надеяться...

—    Так вот, старайтесь, — заговорил больной, — как-нибудь, уж помогайте, а то всякое лезет в голову... Я вот, вчера завещание даже написал...

—    Ну, что вы?!. Умирать вам еще рановато!

—    Нет, да я так, на всякий случай!.. Вас, доктор, я там тоже не забыл...

—    Меня?

—    Да, и вас тоже! Пишу там, чтобы вас расстреляли за то, что вы меня не вылечили!.. Так вот, лечите, а то еще уморите меня нарочно!..

Однако, все кончилось благополучно, — он поправился.

После выступления чехов, Иванов повел свой отряд на них к железной дороге. Но далеко идти ему не пришлось, так как начали восставать казаки, и в одной из станиц был убит матрос Тяжельников, тоже комиссар и его близкий товарищ. Иванов повернул обратно, послав предварительно телеграмму в Верхне-Уральск следующего содержания:

«Погиб в борьбе с чешской контрреволюцией товарищ Тяжельников. Везу его мертвое тело. Приказываю отправить на лоно Авраамово 20 арестованных при тюрьме буржуев, как панихиду по павшему бойцу. Военком Иванов».

В совете «слушали и постановили»...

Приказ был выполнен в точности: 20 человек, среди них и моего отца, посадили связанных в телеги, увезли за 17 верст от города в горы, и расстреляли. После тех невероятных по своей бессмысленности издевательств и физических мучений, коим они подвергались в течение месячного пребывания в тюрьме, думаю, что смерть им была желанной освободительницей...

Мертвых раздели, поделили между палачами их одежду и забросали кое-как трупы землей. Иванов привез «мертвое тело» Тяжельникова, которое торжественно похоронили в... церковной ограде собора в городе.

При занятии нашего города казаками атамана Анненкова и восставшими местными казаками, Иванов, вместе с другими, отступил в Белорецк. Там у него снова пошла кровь горлом и его положили в заводскую больницу. Казаки, не встречая сопротивления, быстро двигались вперед. Одним ранним утром они показались у Белорецка. Во время тревоги, Иванов вскочил с кровати и, в смертельном страхе, заметался по больнице. Выбежав в больничный сад, он бросился прятаться в кустах... Но кровь хлынула у него горлом... он упал, хрипя, на садовую дорожку... И в этот момент промелькнула ли у него мысль о «лоне Авраамовом»?..

Другие «деятели» того времени так называемого военного коммунизма, лучше сказать, «пугачевщины», были подобны описанным, и не стоят отдельного упоминания. Каширины комиссарами в совете не состояли и вообще в нем не было ни одного интеллигента, или настоящего социалиста, и прибавлю для тех, кто полагает, что в России зверствуют только евреи, — ни одного еврея.