Белая Армия

Когда был убит Корнилов, то положение Деникина представлялось настолько трудным, что нужно удивляться, как он из него вышел.

При жизни Корнилова Деникин не имел в глазах Армии никакого внешнего значения и по создавшимся условиям не мог ничем проявить себя перед войсками. Войска же видели всегда и во всем лишь одного Корнилова, и огромное большинство также не думало о заместителе своего Командующего, как не думает человек о замене собственной головы, потеря которой для него равносильна смерти.

И потому, когда Корнилова не стало, тело Армии было охвачено предсмертной тоской.

Если теория военного искусства считает, что успех на войне на три четверти зависит от морального состояния войск, то для Добровольческой Армии ее дух имел все сто процентов значения, так как ее материальные силы равнялись почти нулю.

Деникину пришлось принять Армию в момент минимума ее моральных сил и даже при отрицательном количестве сил материальных, ибо последние, слагаясь главным образом из боеспособных человеческих элементов, перевешивались огромным числом раненых, т. е. небоеспособных, составлявших в данном случае именно отрицательную величину.

Истомленные, потерявшие веру в успех и в свое личное спасение, окруженные превосходными силами красных, угрожавших зажать Армию в крепкие, уже сжимающиеся клещи, — войска пали духом.

Затихшая среди непрерывного ратного подвига, взращенная революцией склонность к критике, вспыхнула на мгновение вновь и отравила своим ядом смятенные сердца. По рядам добровольцев пронесся шепот отчаяния.

Большевики, по их официальным сведениям, понесли под Екатеринодаром колоссальные потери, всего до пятнадцати тысяч человек, то есть четверть своего состава. Но остающиеся их силы, хотя и потрепанные, были все же слишком велики и своей массой могли вновь охватить и раздавить добровольцев.

От Деникина требовалось немедленно какое-то действие; и этим действием был отход от Екатеринодара в мрачную неизвестность, не сулившую впереди ничего хорошего и ничего определенного.

Опять перед Армией была степь, в которой вой непогоды смешивался с воем людей, правивших кровавый бал в честь красного дьявола.

Чтобы вывести Армию из новых готовящихся ей тисков, прежде всего требовалась быстрота маршей.

Но Армия, возившая за собою раненых, т.-е. ту свою отрицательную силу, какая не могла ни в какую войну быть ее обузой, — не обладала способностью к быстроте передвижения, a следовательно, не имела шансов на свое дальнейшее спасение.

Поэтому при отходе от Екатеринодара пришлось оставить часть раненых, преимущественно с тяжелыми ранениями. Это произвело тягостное впечатление. Люди, небоявшиеся смерти в ежеминутной боевой опасности, тоскливо пугались возможности быть брошенными на растерзание большевиков.

И в Армии, и впоследствии в печати часто слышались жестокие нападки на Деникина. Те, кто писали и говорили, очевидно не хотели понять неизбежной необходимости такой меры, стоившей Деникину больших душевных переживаний.

При этом очень часто, сравнивая Деникина с Корниловым, заявляли, что Корнилов никогда бы не бросил своих раненых. Если Деникину и пришлось решиться на такое тяжкое мероприятие, то почем знать, чтобы в данном случае сделала бы железная рука Корнилова, не останавливавшегося вообще ни перед чем.

А тот же неумолимый рок заставил Корнилова, при выходе в феврале из Ростова, оставить многих раненых на Дону.

Единственно, можно было еще упрекнуть Деникина в том, что он не отнял, для вывоза хотя бы части раненых, перевозочных средств у некоторых «общественных деятелей» вроде Рябовола, братьев Макаренко, Быча и им подобных.

Эти господа, бывшие также отрицательной величиной Армии во всех отношениях, смело могли быть тогда же оставлены у большевиков, в родственные объятия которых они впоследствии и бросились, погубив, за короткий период своей деятельности и Русское дело, и казаков «вольной» Кубани.

На это у Деникина не хватило духу. Им только был изгнан небезызвестный «матрос» Федор Баткин, препровожденный в расположение большевиков.

С оставленными ранеными остались и некоторые самоотверженные люди из медицинского персонала. В обеспечение их безопасности были взяты в качестве заложников какие-то большевики.

Большинство раненых и бывших при них сестер погибло мученической смертью. Интернациональная красная звезда не считалась с международным Красным Крестом.

Выгнанный же к большевикам Федор Баткин благополучно уцелел и весною 1920 года, чуя слабость Деникина, — красовался на митинговых подмостках волновавшаяся Новороссийска.

Кстати сказать, что «матрос» Баткин никогда не был матросом. Еврей или караим по происхождению, он явился в первые же дни революции на Черноморское побережье и устроился во флоте на должность «штатного оратора», по каковой должности и носил матросскую форму. На такое же амплуа он поступил и к Корнилову, непонятно по каким причинам терпевшему темного проходимца, далеко не чуждого большевистским правительственным сферам.