Белая Армия

Ставропольская губерния, не смотря на свою близость от Ростова, Царицына, Кавказа и Новороссийска, была еще недавно совершенным захолустьем.

Богатая по плодородию земля, имевшаяся в крестьянских и землевладельческих хозяйствах, давала из года в год отличный урожай, избыток которого в десятках миллионов пудов увозился на Кавказ, на Волгу и в прекрасные элеваторы Новороссийска.

Население губернии было в общем русское и весьма демократическое, так как состояло из бывших казаков, русских крестьян, выходцев из Таврической губернии и прочего люда разного звания и довольно туманного происхождения. Во всяком случае, губерния была не дворянская и не помещичья. Это была просто губерния, населенная землевладельцами, различавшимися, как и везде, на богатых и небогатых; бедных в губернии не замечалось.

В северо-восточной ее части еще находились кочевья калмыков, нагайцев и трухменов, живших почти первобытной жизнью.

Земская аристократии представлялась пятью или шестью безземельными приписными дворянами из отставных генералов и бессменным предводителем Бурсаком, отставным офицером Л.-Гв. Кирассирского Е. В. полка, убитым в 1918 году на Кубани большевиками.

И вот, в первых числах марта 1917 года в такую, почти первобытную глушь телеграф, а за ним и вездесущие газетчики, принесли весть о свержении «кровавого царизма» и явлении «великой, бескровной революции».

Событие это застало Ставрополь врасплох.

Сначала власти попридержали полученные известия. Но через день туземные «выразители общественного мнения», состоявшие из выгнанного семинариста, адвоката без практики, зубного врача и истерической телеграфистки. — людей, имевших за собой общее и политическое невежество и некоторый тюремный стаж за бунтарство в 1905 и других годах, — «выявили волю народа», то есть арестовали губернатора и прочих властей. Вслед за тем «старый партийный работник», приезжий аптекарский ученик, расхлябанный мальчишка лет 19, сформировав «совдеп», a нежелавшие учиться гимназисты — милицию. Зa неимением не только сознательного, но и вообще какого-нибудь пролетариата (ставрополец испокон веков был собственником), его революционные обязанности пока исполняли учащиеся всех учебных заведений, с радостью принявшие новый порядок, уничтоживший навсегда букву «ять» и заменивший все науки хождением по городу с пением марсельезы.

Народный учитель Старлычанов, он же кадет, он же социалист, изрядно пекущийся при всяких режимах о приумножении своей движимой и недвижимой собственности, — был посажен на должность Губернского Комиссара.

Местный же безработный адвокат В. М. Краснов, домовладелец и лидер социал-демократов по всемилостивейшему указу Генерал-Прокурора и проказника Керенского стал Прокурором Окружного Суда.

Обыватель, в течение веков думавший об урожаях, мельницах, базарах и прочей хозяйственной домашности, читавший в губернских ведомостях объявления о торгах и удовлетворявший эстетические запросы своей степной души рассматриванием благонамеренных иллюстраций «Нивы», — сначала ошалел, а потом, подхваченный волной разбушевавшегося российского словоблудия, — заговорил и в продолжение девяти месяцев нес такую околесицу, что самого жуть брала.

А за эти девять месяцев от гнуснейшего и противоестественного сожительства свободы с социализмом родился хам-большевик, сделавшийся владыкой великие, малые и белые России и прочих земель наследником и обладателем.

Тут-то Ставропольский обыватель слегка очухался.

Очухался он, конечно, главным образом потому, что любезные его черноземному пузу поросята и гуси, стоившие до весны 1917-го года полтинник, вскочили в десятки рублей. Хлеб вместо двух копеек возрос до рубля; сахар, реквизированный «трудящимися», продавался на базаре «буржуйным гадам» по пять рублей за фунт. Мануфактура, объявленная предрассудком старого режима, стала музейной редкостью.

Выпущенные из тюрьмы жулики получили звание «сознательных пролетариев» и в соответствии с сим высоким положением бродили по улицам и городскому саду, игриво осыпая прохожих пережеванной шелухой семечек, пахнущей тонким ароматом выпитого одеколона.

С уничтожением «проклятого милитаризма» в казармах жили «защитники революции». Это почетное сословие, несшее тяжелую ночную службу по борьбе со ставропольскими капиталистами, днем лежало на подоконниках или занималось спортом. Среди них процветала охота на серого зверя, в изобилии водившегося, как в девственных сильвасах демократических грив, так и в приволье нестиранного со дня «падения царизма» белья. Более отважные, вооружившись шашкой и ручной гранатой, ходили один на один на домашних кабанов и крупную птицу. Были, наконец, любители садочной стрельбы, просиживавшие по целым дням у окна с ружьем, а иногда и с пулеметом, стараясь попасть в хитрого и осторожного буржуя, приобревшего за несколько месяцев чуткость и сноровки степной дрофы.

А по городу шмыгали юркие и нервные брюнеты и тянули воздух крючковатыми носами, как гончие, учуявшие свежий след.

Словом, все было в Ставрополе, как в самых первых городах.