Белая Армия

В Ставропольской губернии было одно то хорошо, что это была губерния русская. Никаких сепаратистских стремлений в ней никто не проявлял, за исключением прокурора Краснова, лепетавшего по началу какую-то дрянь о «республике южно-русского союза».

Но за то внутренняя политика и здесь обрела затхлый омут, где развивались губительные бациллы страстишек, вредно отзывавшихся на работе.

Общественные деятели, вместо того, чтобы просто работать и налаживать хоть сколько-нибудь сносную человеческую жизнь, вложили весь запас своей энергии в мелкое интриганство, направленное против власти.

Вредность же этого интриганства усиливалась неопределенностью верхов власти, с одной стороны стоявших на почве строгой законности, а с другой мирволивших беззаконности, учиняемой протестантами.

В одном из первых же приказов Ставропольского Военного Губернатора был между прочим помещен пункт следующего содержания: «Ставропольская губерния управляется на основании Законов Российской Империи, со всеми дополнениями и продолжениями по 26 февраля 1917 года, и на основании приказов Командующего Добровольческой Армией».

Такой приказ отдавался не случайно, а именно для того, чтобы дать известную отправную данную для губернской жизни.

С точки зрения государственного права Добровольческая Армия являлась как бы «походным государством». Главнейший же признак государственности, т. е. территория, была неопределенна и изменчива. Но так или иначе, эта территория была, и ею считалась вся та местность, которая подчинялась Командованию или на которую Командование имело известное влияние.

Ни основных, ни иных своих собственных новых законов у «государства» не было. Жить без законов было очевидно невозможно, и потому естественно возникал вопрос, какими законами следовало руководствоваться.

Во главе Армии стоял ее Командующий, а над ним (практически же рядом с ним) еще и Верховный Руководитель Армии. (Алексеев считался Верховным Руководителем Добровольческой Армии).

Безусловно разрешение столь важных вопросов долженствовало исходить от них. Но ни тот, ни другой, особенно в начале июля 1918 года никаких указании не давали и не могли об этом и думать, находясь на походе в непрерывных боях. Между тем часть Ставропольской губернии уже входила в состав добровольческой территории и, следовательно, нуждалась в законах.

С какой бы точки зрения ни рассматривать законность власти Командующего, даже как возникшую явочным порядком, но такая власть существовала, и потому те, кто ее признавали, должны были и считаться с ее велениями. Власть же Командующего по своей природе была неограниченная, или даже диктаторская. Элемент неограниченности, a тем более диктатуры, давал ей широкий простор и, если и не право, то возможность вводить то или другое законодательство.

Таким образом можно было бы прямо сказать, что территория Армии управляется распоряжениями, исходящими от Командующего. Но это было бы очень туманно и не давало бы основ для жизни прежде всего потому, что именно распоряжений от Командующего почти не исходило, а с другой стороны редкие его распоряжения подкреплялись постоянно ссылками на русские законы.

Итак, приказ Ставропольская Военного Губернатора был во всяком случае законен и практически вполне приемлем. Им давались главные основы законности: законы Империи и распоряжения командования.

Когда приказ выпускался, то его подписал не Глазенап, находившийся в то время на фронте, а его помощник Уваров, которого Ставропольская оппозиционная общественность сразу же почла за первейшего контр-революционера.

И вот эта самая общественность, не смотря даже на некоторую опасность тогдашнего путешествия в сферу боевых действий, понеслась в штаб Армии с жалобой на губернатора. Жалоба заключалась в том, что губернатор якобы не признает законов Временного Правительства и даже их отрицает. Дело дошло до Командующего в крайне преувеличенном и раздутом виде, с заведомо даже ложным докладом, будто приказ настолько взволновал население губернии, что оно, ждавшее Армию, теперь поголовно восстает против нее, как явно реакционной силы. От штаба Армии по этому поводу Глазенап никаких указаний не получил, а один вернувшийся из поездки жалобщик сообщил обо всем Глазенапу и передал на словах, что Командующий приказал немедленно приказ отменить. Глазенап посоветовал чересчур энергичному деятелю не беспокоиться о вопросах не его компетенции и, конечно, на основании такой словесной передачи распоряжения Деникина, — приказа не отменил.

Через некоторое время начальник штаба Глазенапа был с докладом у начальника штаба Армии генерала Романовского и просил окончательных указаний по данному делу. «Да, да, знаю», — сказал Романовский, — «отмените этот приказ, а то про нас говорят, что мы не хотим признать законов Временного Правительства».

В том, что Ставропольская губерния, как и вся Россия, по мере ее освобождения от большевиков, должна была руководствоваться какими либо законами, вряд ли кто сомневался. Также казалось несомненным и то, что основой будущего нового русского законодательства, если бы такое появилось, должны были, вероятно, служить не кодексы племени Ням-Ням, а именно исторически сложившиеся законы Российской Империи.

При Временном Правительстве вышло также не мало хороших законов, особенно из числа тех, что еще заранее были выработаны и, пройдя все стадии законодательного течения, получили обнародование после 28-го февраля.

Но признать все законы, изданные болярином князем Львовым со товарищи и его преемниками не представлялось возможным. При огульном признании таких законов, нужно было бы признать и подписанные А. И. Гучковым в угоду петроградского явочно возникшего «совдепа» приказы Военному Ведомству о демократизации или, что вернее, разрушении армии, о комитетах, безумную декларацию прав солдата и прочую, явно агитационную литературу, брошенную в войска под видом нового демократического законодательства.

Само командование их не признавало, и в широко распространенных правилах о приеме добровольцев, изданных за подписью Романовского, определенно указывалось, что Добровольческая Армия руководствуется русскими воинскими уставами, изданными до 28-го февраля 1917-го года.

И, как не могла армия признать военных законов Временного Правительства, так не могла признать и многих других.

Если же она бы их признала полностью, то тогда в порядке юридической последовательности пришлось бы признать, если не в качестве закона, то во всяком случае законного распоряжения и «действо» главы Временного Правительства Керенского о предании Корнилова, Деникина и их ближайших соратников суду, которого они избегли лишь путем явно незаконного с той же точки зрения бегства из Быховской тюрьмы.

На все эти доводы Романовский усмехнулся своей обычной полуулыбкой и сказал: «Да, конечно, но все же лучше приказ отменить, мы даже это кому-то обещали».

Когда же начальник штаба Глазенапа просил Романовского дать об «отмене приказа письменное распоряжение, то Романовский ответил: «Ну, что же, вы требуете от меня расписку?»

По докладу начальника штаба Глазенап приказа не отменил, о чем при первом же своем докладе в присутствии Романовского доложил Деникину. Романовский усмехнулся, Деникин промолчал. Казалось, что верхи Армии не могли принять определенных решений. Жизнь ждала от власти ее повелевающего голоса, а власть ждала в свою очередь, что жизнь сама разрешит все вопросы.

В таких слишком неопределенных условиях законодательство «походного государства» шло скачками, носившими случайный характер.

В своих стремлениях Армия была правая, но, идя по правому пути, делала частые зигзаги влево, маневрируя и видимо уклоняясь от встречи с нарождающимися внутренними врагами.

После некоторых обсуждении со штабом Армии, по настоянию последнего было восстановлено Ставропольское городское самоуправление в составе, избранном по законам Временного Правительства, с тем, однако, чтобы впоследствии произвести новые выборы на основании особых положений, подлежащих разработке Армией. Пока же оппозиции делалась явная уступка, и она не замедлила сказаться.

Председателем городской думы восстановлен был прокурор суда В. М. Краснов. Этот удивительный, выдвинутый Керенским, юрист находил возможность совмещать должность председателя городской думы с должностью представителя «независимого» судебного ведомства, чем, конечно, умалял свое звание и значение, как прокурора.

Мог ли такой прокурор блюсти законность и наблюдать за ней в том городском самоуправлении, которое он сам же и возглавлял?