Белая Армия

К средним числам января 1918 г. красные стали накапливаться на подступах к Екатеринодару, направляясь к нему главным образом со стороны станции Приморско-Ахтарской, Тихорецкой, Кавказской и Новороссийска. Первоначально бои шли вдоль железнодорожных линий, — ни та, ни другая сторона не отклонялась от них.

Большевики вели войну с комфортом. Захватив на крупных узловых станциях лучший подвижной состав, они составляли из него непомерно большие по количеству вагонов эшелоны и продвигались в сторону Екатеринодара с артиллериею, установленною на открытых платформах. На наскоро приспособленных вагонах помещались пулеметы. Конницы в начале у них почти не было.

Наибольшее количество большевистских частей имели свои штабы на станциях Кавказской и Тихорецкой и состояли главным образом из солдат когда-то славной Кавказской 39-ой пехотной дивизии, ушедшей с фронта и расквартированной затем на Кубани и в Ставропольской губернии.

Между прочим, к большому сожалению и до настоящего времени осталась неосвещенной деятельность штаба этой дивизии, остававшегося со своим старым офицерским составом, т. е. начальником дивизии, начальником штаба и другими чинами на станции Тихорецкой, во все время ведения боев под Екатеринодаром, т. е. с начала января по март 1918 г.

В Новороссийске происходило следующее.

Части Кавказского фронта, по мере оставления своих позиций, направлялись преимущественно в Трапезунд, откуда их на судах перевозили в Новороссийск для окончательного расформирования и дальнейшего следования по домам. К январю в Новороссийске скопилось до 60 тысяч солдат. Вся эта праздная, митинговавшая масса являлась чрезвычайно подходящим и легко поддающимся обработке материалом для вожаков большевизма в их проклятой агитационной деятельности. Так напр. был пущен слух, будто находящиеся в Екатеринодаре, «белогвардейские банды» препятствуют свободному продвижению солдат на родину, а потому единственный способ дальнейшего следования — двигаться по железнодорожному пути с оружием в руках.

Екатеринодар был осведомлен о происходившем в Новороссийске. В штабе отряда было составлено к Новороссийскому гарнизону воззвание, в котором говорилось от имени Кубанской краевой власти, что никто не будет чинить препятствий свободному проезду солдат через Екатеринодар, но при условии сдачи частями своего оружия на станции Георгие-Афипской особому, назначенному для этого, контрольному пункту. Кроме того, демобилизованным солдатам была обещана всемерная помощь, в смысле устройства на железнодорожных станциях питательных пунктов, организации санитарной помощи и т. д.

Это воззвание немедленно было передано в Новороссийск, в штаб гарнизона и целому ряду должностных лиц.

Начальник Новороссийского гарнизона, капитан старой службы Атроблянко, определенно перешедший на сторону большевиков, не довел это воззвание до всеобщего сведения. Солдаты продолжали томиться, требовали скорейшей отправки, а агитаторы продолжали играть на их неосведомленности, указывая, как на единственный выход — вооруженную борьбу.

По настроению солдаты были далеки от новой войны, — все стремились поскорей разойтись по домам и воевать не хотели. Тогда большевики прибегли к психологическому воздействию, — пролитию крови и почти все офицеры находившегося в Новороссийске Варнавинского пехотного полка были зверски убиты ими только за то, что, в целях поддержания порядка в своих частях, они убеждали солдат сдать оружие и следовать или самостоятельно, или группами по домам. Эта кошмарная расправа, жертвами которой стали 40 человек офицеров, послужила как бы сигналом к формированию боевых частей Новороссийского фронта.

Новороссийский гнойник не мог не беспокоить Екатеринодара и в особенности потому, что в нем были сосредоточены большие запасы оружия, огнестрельных припасов и прочего военного имущества.

17 января Новороссийский революционный совет прислал в Екатеринодар требование о немедленном признании власти советов, расформирований добровольческих отрядов, выдачи главных организаторов движения и т. д. Свое обращение к краевой власти большевики подкрепили угрозою, что если до 20-го января не последует выполнение их требований, то они займут город вооруженною силою.

При той общей обстановке, которая была на Кубани и в частности в Екатеринодаре, ясно было, что судьба края решается. Пред глазами вставали мрачные картины грядущих дней — воцарение большевиков, зверских расправ с властью, интеллигенцией и добровольцами.

Вечером 18-го января Покровский был вызван во дворец Войскового Атамана, полковника А. П. Филимонова. Я поехал вместе с ним.

Атаман нервно шагал по своему кабинету. С негодованием он стал говорить о требованиях большевиков, о собственном бессилии что либо сделать, предпринять, противопоставить им.

Остановившись перед Покровским и голосом, в котором звучал глубокий надрыв, он сказал: — «Делайте все, что только возможно, требуйте от меня все, что в силах и власти моей, но спасайте положение. Вся надежда только на вас.» — Покровский сосредоточенно молчал, ибо ему еще раньше было понятно, что вооруженная борьба и кровь — неизбежны.

Тогда состоялось твердое решение: всеми силами встретить врага под Екатеринодаром и дать ему бой.

Свою угрозу большевики стали приводить в исполнение. Уже днем 19-го января наша разведка и прибывшие в Екатеринодар казаки из станицы Северской сообщили, что красные накапливают свои войсковые части из Новороссийска на станциях Тонельной, Абинской, Линейной, Ильской, Северской, Георгие-Афипской. (Последняя от Екатеринодара — в 22 верстах.)

Первоначально численность врага определялась в четыре тысячи штыков, при 12 орудиях и весьма большом количестве тяжелых и легких пулеметов. В действительности же состав красной армии был гораздо значительнее и доходил до девяти тысяч человек. При сопоставлении этих сил с тем, что было у нас, — всего не более 700 человек, ясно было, что шансы слишком неравны И что только исключительный порыв, счастье и беззаветное мужество добровольцев могут дать в результате победу.

Отряд стал готовиться к выступлению. Все приводилось в порядок. Каждый боец отлично знал, что ждет его. Вера в правоту дела, сознание выпавшего на долю долга пред Родиной крепило душу и сердце.

Все были полны подвижничества.

Как тяжело теперь, за рубежом родной земли, в одиночестве, после всего пережитого и выстраданного, вспомнить эти светлые моменты, эту высочайшую мораль, всю красоту и величие духа молодых сил, когда-то великой и ныне истерзанной Родины.

20-го января из Екатеринодара был выслан головной отряд войскового старшины Галаева, который должен был занять Чибийский железнодорожный мост, в трех верстах от разъезда Энем, на котором уже находились части противника, войти с ними в соприкосновение и ожидать подхода главных сил.

В тот же день, в 10 ч. вечера, наш отряд выстроился по Бурсаковской улице. На правом фланге пешие сотни, левее их пулеметная команда, а на левом фланге наша маленькая артиллерия. Отряд был усилен сотнею добровольцев, стариков казаков станицы Пашковской, под командою сотника Бохана. Эта сотня состояла из типичных «дидов», еще недавних потомков запорожцев и была вооружена «берданками», т. к. старики не были знакомы с нынешним скорострельным оружием.

Вот все, что нам дало Кубанское Войско для первого боя, решавшего тогда судьбу его родной земли.

Да простит меня казак, читающий эти строки. Казачество позднее искупило свои грехи. Ужасная гражданская война обескровила и его, испепелила когда-то богатейший край, но этого греха, греха первородного, простить нельзя...

Вот что было!

А если бы половина — пусть одна треть всех казаков, — поняв в самом начале насильное против них движение, поднялась бы на защиту родного края и матери Руси!..

Гулко по затихшей улице пронеслись слова команды, — отряд встречал своего начальника.

Покровский приказал окружить его. В кратких словах он обрисовал обстановку и задачу отряда. — «В город мы можем вернуться только победителями,» — закончил он. Все заняли свои места и отряд стал вытягиваться по направлению к Владикавказскому вокзалу.

Немногие в эту ночь спали в Екатеринодаре. Одни, с тихой молитвой спасения, другие со злорадною надеждою прихода «своих», ждали завтрашнего дня.

Небольшой отряд быстро погрузился в приготовленные составы.

Послышались гудки паровозов. Мы двигаемся.

На рассвете приближаемся к Чибийскому мосту. Поезда останавливаются. Около штабного вагона слышны голоса. Начальник головного отряда войсковой старшина Галаев нас встречает и докладывает Покровскому о положении дел. Мы направляемся к мосту, где у сторожевой будки сговариваемся о плане действий.

Пасмурное январское утро. Влево и вправо от моста виднеются редкие стрелковые цепи. Впереди моста завалы из шпал, за ними пулеметы. Мое внимание приковывает стройная фигура молодого офицера в черкеске и белой папахе, что-то поправляющего у пулемета. Присматриваюсь ближе; это — девушка, офицер Зинаида Бархаш. Была она и в последних Галицийских боях, была и в Зимнем дворце с горстью юнкеров и женщин, защищавших временное правительство, чудом уцелела, пробралась на Кубань, где вступила в ряды добровольцев. Зинаида Бархаш это — яркий, чистый, самоотверженный образ русской женщины. На Кубани ее помнят и не забудут. Она вместе со своим начальником отряда, славным Галаевым, первая, в первом же бою на Кубани была сражена большевистскою пулею.

Екатеринодар торжественно похоронил тела этих героев в усыпальнице Екатеринодарского войскового собора.

Пусть обновленная Россия, надеюсь в близкие дни воскресения своего, вспомнит эти имена, эти яркие жертвенные образы!

Я подошел к ней и молча пожал руку. Она была спокойна и деловито сосредоточена. И как я был далек тогда от мысли, что вижу ее в последний раз!

Решение было принято следующее: Галаев должен остаться на месте с тем, чтобы привлечь внимание противника редким орудийным, ружейным и пулеметным огнем. Покровский с главными силами пойдет в обход через Тахтамукаевский аул и на высоте хуторов Чернова выйдет для атаки противника в тыл и его правый фланг.

Я справился с картою и быстро сделал расчет времени и движения. Общая атака назначена была точно на полдень, а задача — овладение разъездом Энем.

Наши переговоры с Галаевым были прерваны подошедшим казаком, который доложил, что со стороны Энемского разъезда к нашей позиции направляются два человека с белым флагом: это были парламентеры большевиков. Покровский приказал их принять и препроводить к нему.

При взгляде на них, под штатским платьем нельзя было разобрать профессий этих людей: переодетые ли это солдаты, или рабочие, а может быть полуинтеллигенты. Один обратился к нам со словами: «Кто здесь является начальником?» 

— Ему указали на Покровского. Тоном митингового заправилы, очевидно для должного на нас впечатления, он назвал себя делегатом ревсовета Новороссийского гарнизона, который уполномочил его и его товарища, в качестве парламентеров, вступить с нами в переговоры о беспрепятственном движении головных частей красной армии в Екатеринодар, признании власти советов и роспуске добровольцев. Воспользовавшись минутным молчанием, он стал распространяться на тему о завоеваниях революции, о мощи и силе революционного пролетариата, его армии и т. д. Покровский прервал его словами: «Я и мои войска рассматриваем вас и вас пославших как бандитов и разбойников и никаких переговоров с вами вести не станем.» Затем он обратился к стоявшим вблизи офицерам и приказал арестовать этих «парламентеров». Последние пытались что-то возражать, но категоричность ответа и приказания быстро сбила пыл этих лиц и они молчаливо подчинились своей участи.

Нам нужно было продолжать свое движение к аулу Тахтамукай.

К 9 часам утра голова колонны уже была на мосту через Афипсис и отряд стал по узким улицам входить в аул.

На аульной площади нас встретили старики черкесы. Один из них подошел к Покровскому, приветствовал его, пожелал успеха и на характерном гортанном наречии сказал: «Сегодня утром наши люди были на Энеме, там большевиков тысячи, у них много пушек и пулеметов. Неужели думаешь ты с горстью этих людей — (он указал на наш отряд) — победить их?»

Но не до разговоров теперь. После короткого привала отряд двинулся дальше.

Вот мы за околицею. Впереди виднеются крыши построек хуторов братьев Черновых; Энем близок.

Отряд перешел в боевой порядок: впереди — разведчики; сотни рассыпались в цепь, — все в боевой линии, — резервов никаких. Не успели пройти и нескольких сот шагов, как из цепи донесение, — впереди видна стрелковая цепь противника. Всматриваемся. Действительно в бинокль ясно видны неприятельские окопы, из за кустарника, прикрывающего их, поднимаются высокие бараньи шапки. Это — несомненно казаки.

Неужели сейчас придется нам драться с ними?

Стрельбы не слышно. Покровский приказывает огня не открывать и двигаться дальше. Сходимся все ближе и ближе и даже невооруженным глазом отлично видны отдельные стрелки. Жуткое молчание — ни выстрела, ни звука. Что бы это значило? Когда подошли совсем близко, кто-то из наших крикнул: «Да кто же вы такие?» В ответ, сперва медленно, а затем все быстрей, начинают подыматься залегшие пластуны, при чем многие из них в знак покорности втыкают штыками в землю свои винтовки. К Покровскому быстро направляется старший урядник, который, приложив руку к головному убору, отчетливо докладывает о том, что это — две сотни пластунов станицы Георгие-Афипской, что накануне занявшие станицу большевики насильственно их «сгорнызовали» и направили сюда прикрывать их правый фланг, что они воевать со своими не хотят, выражают полную покорность и готовы выполнить приказания законной краевой власти. Покровский резко пристыдил казаков и приказал сложить оружие и патроны. Под конвоем взвода стариков пашковцев сдавшихся отправили в тыл — Тахтамукаевский аул. Наши цепи продвинулись дальше и вскоре увидели станционные сооружения, маневры паровозов...

Звучно щелкнул первый выстрел и эхом прокатился по полю. Зловещая тишина и вдруг — сухой, слившийся в одну грозную гамму, треск сотен винтовок... Жужжат пули.

Высоко над нами разорвалась первая шрапнель; на левом фланге заговорили пулеметы, — то славный Морочный «кроет» по большевикам. В полный рост, не залегая, не пригибаясь, сотни частыми перебежками, увлекаемые своими начальниками, быстро продвинулись вперед. Снова разрыв шрапнели, ему вторят десятки других. Вблизи меня «клюнул» снаряд, развернул воронку, меня отбросило на несколько шагов в сторону, обсыпав землей и мелкими каменьями. Поднялся и увидел раненого — юношу юнкера, который пытался ползти, так как у него было перебито бедро. Я крикнул случайно подвернувшемуся: — «помоги ему! не бросайте». — «Не надо, не надо, —слабым голосом ответил юнкер, —бросьте меня, — вперед. Идите вперед!» — На правом нашем фланге гремит ура, то наши уже ворвались на разъезд. Громкое ура перекатами несется по цепям.

Какая-то невидимая сила подхватила и понесла всех вперед, — к железнодорожной насыпи, к маленькому облепившему вокзал поселку. Стреляли редко, шел рукопашный бой. В одном месте слышится ура, в другом звучно раздаются короткие фразы команд и приказаний.

Большевики в панике: они не ждали столь внезапного обхода. Наша стремительная атака сбила их, смешала все карты и они перестали защищаться.

Бросив пушки, пулеметы, ружья, они обратились в бегство вдоль железнодорожной линии и рассыпались по всему полю. Пулеметы продолжали косить их и видно было, как падали повсюду сраженные одураченные «борцы за свободу».

На самом разъезде слышны одиночные выстрелы. Жестокая гражданская война не знает пощады, — пленный сдавшийся, тот же враг, — все уничтожается.

У входа в станционное здание я видел такую сцену. Командир сотни, войсковой старшина Шайтор, обращаясь к бледному молодому человеку, спросил его: «кто вы такой?» — «Я юнкер Яковлев, командующий...» Сухой револьверный выстрел и командир большевистского отряда, юнкер Яковлев, не окончив фразы, свалился с раздробленной головой.

Там подавали первую помощь раненым. Слышны возгласы, —Покровцы! Галаевцы! То свои же перекликались между собою, опасаясь задеть и случайно ранить в общей суматохе друг друга. Стрельба стихла. Раздались слова команды прекратить огонь. Много большевиков спряталось по вагонам, станционным зданиям, их вылавливали оттуда. Постепенно порядок наладился. Люди стали собираться к своим командирам, шла перекличка для выяснения имен отсутствующих.

Вот несколько человек несут на руках тяжело раненого начальника пулеметной команды, поручика Морочного, он ранен смертельно несколькими пулями в грудь и живот. Начальник отряда подходит к нему, пожимает руку и поздравляет с победой; на гаснущих глазах Морочного слезы, он пытается что-то ответить, но только лишь стон вырывается из его немеющих уст, через несколько минут он испускает последний вздох и умирает на руках своих соратников.

Пусть Кубанская земля будет пухом Морочному.

Мы все его любили за порыв, за полное пренебрежение к смерти. Он был скромным, честным, отлично знающим свое дело офицером. Его пулеметная команда в Энемском бою нанесла огромные потери большевикам и облегчила задачу нашего отряда.

Победа заполнила всех; всюду сияющие лица, — ведь в отдельности здесь каждый — герой, каждый — победитель.

Наши потери выразились в следующих цифрах: убитых 12 человек, раненых 21. Внезапность, быстрота действий спасли нас от неминуемых, гораздо более значительных жертв.

Большевики и морально и материально были разгромлены, потери их были одними убитыми до 1000 человек и среди них главный руководитель — Яковлев. Вся материальная их часть досталась нам: 6 полевых орудий, 18 тяжелых, 22 легких пулеметов, до 2000 винтовок, огромное количество снарядов, патронов, неразгруженные составы с обмундированием, снаряжением, провиантом, целый санитарный состав с личным персоналом были нашими трофеями. Но главное было то, что и большевики, и свои же в Екатеринодаре увидели, с кем они имеют дело. Воинственный пыл первых исчез, вторые психологически прозрели и воочию убедились, на что способны были добровольческие части.

Весть об Энемском бое быстро разнеслась. Екатеринодар ликовал. Уже к вечеру было налажено железнодорожное и телеграфное сообщения между Екатеринодаром и Энемом. Первым к нам прибыл небольшой, но прекрасно оборудованный врачами Барановым и Хунцария санитарный состав, который, открыв перевязочный пункт на разъезде, увез в город наших раненых и убитых. Городское самоуправление прислало хлеб и провиант; стали прибывать одиночные новые добровольцы, — офицеры, казаки, учащаяся молодежь. Поздно вечером прибыла и вошла в состав отряда первая регулярная казачья часть, — то была сотня Гвардейского Кубанского дивизиона (бывший конвой Его Величества), под командой сотника Нагайца. Все это еще больше и нас, — ведь всего несколько часов тому назад мы, — «праздные мечтатели» и «Дон Кихоты» — были так одиноки.

Все успокоились и сладко заснули после боевого дня. Но, — «... Не спи казак, — во тьме ночной, чеченец ходит за рекой...»

Много впереди нас ждало испытаний, много видели счастья победного, много испытали поражений, втянулись в борьбу, сердца огрубели и уже не могли столь чутко реагировать на происходившее.

Однако первый бой на Кубани — 22 января 1918 г. под Энемом останется и нам и, будем верить, потомству памятной светлой страницей, — начала героической борьбы горсти честных русских людей, которые величием духа сумели победить и положить начало дальнейшей борьбы со всеразрушающим духом тьмы и зла — большевизмом.