Белая Армия

Было весьма неосмотрительно вести операции одновременно на обоих берегах Волги, дробя, распыляя силы, а, главное, не очистив, как то было сделано против Симбирска, предварительно левый берег от серьезного противника в лице Чапаева. Чапаева надо было или уничтожить, или выгнать из района Николаевска к Саратову, или на правый берег Волги. Николаевский уезд, в противоположность району устья Камы, был вполне подготовлен к общему восстанию, и изгнание отсюда отряда Чапаева подняло бы все крестьянское население, настроение которого было известно в Самаре. Но русское командование в Саратове отсутствовало, а русские специалисты могли лишь советовать, а не распоряжаться...

Итак, с наличными силами чехов и 4-5 тысячами добровольцев на Волге удалось в сравнительно короткий срок выполнить первую часть задания — захватить главные переправы на средней Волге (Самара — Симбирск) и обеспечить их, заняв достаточный плацдарм впереди, чем более или менее надежно обеспечивались пути сообщения с Уфой и Сибирью.

Однако, достижение указанной цели поглотило все наличные силы без остатка, — для дальнейших активных действий свободных войск не было. Даже больше того — недоставало сил даже на насущные операции по обеспечению завоеванного положения от случайностей (Николаевск с Чапаевым).

Еще 8-го июня, приказом за № 2, Комуч объявил мобилизацию в освобожденных от большевиков уездах Во главе всей мобилизации был поставлен Штаб Народной Армии, возглавлявшийся полковником Галкиным и двумя при нем комиссарами Комуча, Фортунатовым и Боголюбовым (позже Лебедевым). Если бы не был использован Штаб 1-ой армии, находившийся в Самаре еще при большевиках, то некому было бы даже и начать работы по мобилизации. Прежде всего надо было решить вопрос, какие возрасты призвать: фронтовики были нежелательны, как элемент развращенный и даже опасный; запасные старых сроков плохо обучены и заражены не менее фронтовиков; остановили выбор на молодых возрастах (родившихся в 1897 и 1898 годах), хотя и не обученных, но морально еще не развращенных.

Всех призываемых — теоретически — могло явиться около 120 тысяч. Из них предположено было формировать совершенно новые части, в числе пяти дивизий (Самарскую, Сызрано-Хвалынскую, Симбирско-Ставропольскую, Уфимскую и Оренбургскую).

Добровольческие отряды оставлены были в неприкосновенности, но запасных частей для них формировать не предполагали.

Иными словами, задались широкими целями, пренебрегая насущными ежедневными нуждами.

Отсутствие опыта и знаний у главы военного ведомства полковника Галкина привело к весьма печальным результатам.

Из трех лиц, возглавлявших военное дело, один распоряжался, не зная дела (Галкин), другой — на фронте сражался и был уже ранен (Фортунатов), третий (Лебедев) — митинговал.

Все три лица были безусловно полезны: распоряжаться, т. е. подписывать приказы, беря на себя ответственность, кому-то надо было; нужен был пылкий темперамент для увлечения мобилизованных в бой; нужно было кому-то авторитетно объяснять и разъяснять цели и задачи общего дела.

Но настоящего-то хозяина, который во время бы подумал, где всю хлынувшую из деревень массу мобилизованных разместить, как ее одеть, накормить, а, главное, вооружить, — не было. Если с грехом пополам хватало помещений, то обуть призывных не было никакой возможности; приходилось на занятия и вообще из казарм выводить людей в «дежурных» сапогах, остальные сидели в казармах босоногие.

Так как на местах органы по мобилизации (Воинские Присутствия и воинские начальники) или были деморализованы, или вовсе отсутствовали, то с явкой призывных случалось много неожиданностей. Несмотря на самую тщательную подготовку успеха мобилизации путем пропаганды, "все же не обходилось без уклонений, без ропота, даже возникали бунты на этой почве. Ведь, большевизм был изжит населением только лишь в некоторых уездах Самарской губернии.

С большими трениями правительству удалось получить по мобилизации от населения к 14-му августа 1918 года около 21 тысячи.

Так как фронт требовал пополнений, то сразу же пришлось нарушить схему формирований и давать пополнения из мобилизованных малыми пакетами: только лишь удавалось сколотить с большим трудом малую горсточку, вооружить и одеть, как сейчас же надо было высылать ее на фронт, где шли непрерывные бои.

Но была еще и другая причина слабой успешности мобилизации. На призыв Комуча отозвались лишь десятки офицеров, а сотни и тысячи предпочли отсиживаться и выжидать. Благо, что предлог для отсиживания напрашивался сам собою: «Комуч» — «эсэры», «керенщина». Но это был лишь предлог. Масса офицерства не пошла к Комучу так же, как она не пошла и на призывы всех последующих властей (Директории, Колчака и др.). Но что не удавалось белым правительствам, то с успехом достигли большевики. Так, например, там же на Волге товарищ Муравьев, даже накануне своего предательства (второго по счету), сумел в Казани (накануне ее перехода во власть белых), собрать тысячи офицеров простым приказом: «Приказываю всем г.г. офицерам всех родов оружия, всех чинов и возрастов, завтра в таком-то часу явиться туда-то для беседы со мной. Комфронта Муравьев». И все пришли. Даже угроз не было высказано — простой тон приказа подействовал.

Уставшее, изверившееся, пришибленное морально, истерзанное нравственно, утерявшее веру во все идеалы, оплеванное, поруганное, нищенствующее офицерство постепенно в массе своей утрачивало те яркие черты своего характера, которые столь выгодно всегда выделяли массу кадрового офицерства: жертвенность, верность долгу и традициям, высокое понятие о чести, а, главное, веру в правду своего дела. Поэтому сотни и тысячи офицеров остались глухи, а отозвались лишь десятки. Эти десятки должны были обладать достаточно сильным стимулом, чтобы привязать себя к утлому суденышку Комуча; ни разность политических убеждений, ни незначительность шансов на удачу — ничто не остановило эти десятки. Не удалось дело Комуча, дрались под знаменами Директории, Колчака, атамана Семенова, Владивостокского Правительства всех оттенков, не замечая их. «Хотя бы с чертом, но против большевиков» — так коротко, но характерно выражал свой символ веры В. О. Каппель, и его «каппелевцы» пронесли твердо этот принцип от берегов Волги до берегов Тихого океана. «Каппелевцы» — это счастье, удача Комуча, которой Комуч даже и не сумел в полной мере воспользоваться; но этой горсти в несколько тысяч человек Комуч не может отказать в признательности никогда.

Итак, отсутствие принуждения и принцип добровольчества лишили Комуч тысячных готовых кадров офицерства. Эти тысячи, будучи мобилизованы, честно исполнили бы свою задачу... и призванная крестьянская молодежь была бы обучена, спаяна, и те пять дивизий, о которых мечтал Комуч, не были бы мифом.

Мобилизованные, достаточно развращенные фронтовой психологией, вместо твердых форм, рамок, очутились, выражаясь образно, в помещении с мягкими подушками. Как только солдаты это почувствовали, они обратились в мало дисциплинированную толпу.

Таково было внутреннее настроение почти всех 20 тысяч поступивших по мобилизации. И это было самое плачевное.

Будь в этих частях, вернее, толпах, хоть капелька энтузиазма (я не говорю о пафосе), они показали бы чудеса, и своим духом во сто крат восполнили бы недостаток обучения.

Ведь говорили же соседи — уральские казаки: «Нам оружия не надо — мы его добудем на фронте; отправляйте нас туда поскорей». Так говорили представители команд старослуживших уральцев одной из станиц начальнику штаба войска, узнав, что большевики подошли на 5 верст к городу Уральску. И старики, действительно, явились на фронт с вилами, пешнями, на подушках вместо седел — и победили. В Самаре же отсутствие сапог подвергало солдат в уныние; малый рацион портил им настроение и увлекал до ропота на власть Комуча, а недостатком оружия уже все поголовно оправдывали свой невыход на фронт. А так как все перечисленные недостатки были налицо, то естественно, и призванные Комучем контингенты не отличались доблестью. В лучшем виде показывали себя те из них, что шли на пополнение добровольческих отрядов, — там бодрый дух добровольца, его дисциплинированность, спайка импонировали. Воинские же части из мобилизованных отличались крупными недостатками: кадра почти не было, так как унтер-офицеры не были призваны, а офицеров было капля в море; кроме того, офицер — хороший начальник, если он чувствует, что за его плечами власть твердая, его поддержит; тогда он с легким сердцем взвалит на свои плечи тяжелую ношу; он, офицер, раз встал в ряды народной армии, может дать и должен дать полноценную работу. Но как же к этой возродившейся, как феникс, группе офицеров отнеслась власть? Было ли у агентов Комуча искреннее желание забыть все прошлое недоверие к офицерству, которое так ясно проявлялось в первые дни революции?

Нет, решительно ничего не было сделано по отношению офицерства, пришедшего добровольно под стяг Комуча: ни ласки, ни подбадривания, ни хорошего обеспечения материального. Наоборот, и уставы, и митинговые речи, и советы, столь щедро раздаваемые агентами Комуча — все указывало на то, что авторитет офицера- начальника, вместе с тем и дисциплину, вряд ли удастся поднять на должную высоту. Офицер никогда не боится воинских строгостей, но офицер требует определенного режима. Офицер кадровый правильно всегда понимал близость к солдату, и миллионы исторических примеров доказывают и показывают, что такая близость солдата к офицеру была в русской армии. Но близость, рекомендованная агентами Комуча, — проводить все время с солдатом, даже и тогда, когда по уставу революционному солдат уже не солдат, а «товарищ», — только принижала офицера, роняла его авторитет, и вел к панибратству. Вот если бы Комуч имел возможность влить в части своих партийцев сознательный элемент, с ними и офицеры, наверное, сумели бы взять соответствующий, если хотите, товарищеский тон. Так было в добровольческих частях. С элементом же, призванным по мобилизации, да еще и молодым по возрасту, требовались иные приемы.

В то время, как волжский фронт, преимущественно русские добровольческие части, изнывал в непрерывной боевой страде; в то время, как Комуч изыскивал всевозможные средства, дабы облегчить фронт, и бросал по частям новые формирования; в то время, как волжская чешская группа, возглавляемая генералом Чечеком, уже начинала нервничать, видя медлительность русского руководства в вопросе организации вооруженных сил, — в центре Западной Сибири, Омске, тотчас же после свержения большевиков, организуется вторая власть, претендующая на общее государственное значение; эта власть, также в первую очередь приступила к организации армии; и этой власти местное чешское командование так же в мере сил и возможностей оказывала содействие.

Два центра — Самара и Омск; две власти с государственным аппаратом, но с той огромной разницей, что самарская власть на фронте была окрещена боевым огнем; ее формирования, как сухой хворост, быстро сгорали в непрерывных боях. Сибирский же центр лежал на несколько сот верст от фронта и работал в обстановке полного покоя. Казалось бы, нечего желать более выгодной обстановки: на Волге прикрытие, в Омске (в Сибири) накапливание сил; восполняя одно другое, оба правительства идут к одной цели, и у Омска и у Самары одинаковой, — сокрушить большевиков. Связующим центром обоих правительств посланы самой судьбой чешские легионы. Но параллельно с государственными задачами, принятыми обоими правительствами в их работе, развиваются и аппетиты к власти. И Омск и Самара спешат, рвутся к главенству. Больше того, с течением времени, их интересы все более и более сталкиваются, что порождает сначала неудовольствие, затем огорчение, а позже ненависть. И вот, между Омском и Самарой загорается борьба. Правда, до вооруженного столкновения борьба еще не дошла, но выливалась в таможенную борьбу, еще худшую, так как эта последняя борьба, кроме чисто экономических ущербов, наносимых обеим сторонам, обычно отличается упорством и длительностью.

Чешское командование и чешские политические руководители имели все возможности положить конец этой борьбе, но они этого не сделали. Почему?.. Ответ на этот вопрос чрезвычайно сложный, и теперь, заканчивая обрисовку характерных линий первого периода, мы еще не владеем всеми данными, чтобы исчерпывающе осветить роль чехов вообще, а по данному вопросу зарождения, существования и столкновения двух властей (Омской и Самарской) в частности.

В результате столкновения Омска с Самарой демократическое движение Поволжья и Сибири получило нежданно-негаданно таможенную границу, разрезавшую территорию, поднявшуюся против большевиков, на две враждебные стороны.

Борьба этих двух русских правительств, приведшая к установлению таможенной границы, была не только неожиданна, но и непонятна массам, и в то же время она была на руку одним лишь большевикам. Они ликовали. Разрыв с Омском, кроме прямого вреда, оказал отрицательное влияние и в другом отношении. Атаман Дутов и территориально (через Троицк — Челябинск) и духовно был всецело связан с Сибирью. Ясно, что разрыв с Омском заставил сильно призадуматься атамана, и он решил, не взирая на Комуч, связи с Сибирью не порывать. Такое решение Дутова подрывало авторитет Комуча. Так действовал «союзник» Дутов — сам член Комуча. Чего же можно было ожидать от уральцев, никакими узами не связанных с Самарой? И мы видим, как уральцы начинают сначала бессознательно, а потом сознательно, третировать Комуч и все, что с ним связано.

Итак, сложившиеся взаимоотношения между Самарой и Омском неблагоприятно видоизменили отношения с «союзниками». (Атаманом Дутовым и уральцами). С приездом Чернова положение еще более заострилось: правда, офицерство продолжало по прежнему работать под знаменем Комуча; но, принадлежа, как и весь остальной добровольческий состав, преимущественно к буржуазному слою, оно было враждебно Чернову. Враждебность к Сибири и приезд Чернова в Самару в первый период борьбы своих отрицательных результатов еще не дали, но они посеяли недоверие, которое медленно, упорно и верно подтачивало с таким трудом воздвигнутое здание.

Итак, первый период борьбы на Волге можно считать законченным: противники, союзники и нейтральные элементы и группы более или менее отчетливо определились; участок Волги, средний, центральный в руках противобольшевицких организаций, вооруженным силам которых удалось пересечь Волгу и закрепиться, насколько возможно прочно, на правом ее берегу; подсчет вооруженных сил и группировок по фронту и в глубину определился; ясны были и взаимоотношения между союзниками всех степеней и оттенков. Далее, план военных операций намечен; хотя, правда, еще колеблятся этот план окончательно зафиксировать, благодаря чему самое распределение сил не всегда этому плану соответствует. Как бы то ни было, но к началу августа значительных неясностей в обстановке как политической, так и в военной, налицо не было и, казалось бы, возможно было уже остановиться на определенном плане дальнейших действий и приступить к решительным операциям на фронте.

Что касается привлечения на свою сторону союзников иностранцев, то надо отметить, что Комуч блестяще провел одну сторону решения — группа чехов, с генералом Чечеком во главе, была привлечена на сторону Комуча; но ни дня, ни часа ухода чехов с фронта никто не знал, а возможность ухода не только не исключалась, но с каждым днем все более и более становилась близкой к реальному осуществлению. Совершенно не был разработан вопрос о привлечении на фронт Волги остальных чешских частей, столь щедро разбросанных по направлениям и для целей второ- и даже третьестепенных за Уральским хребтом. Этих чешских частей Комуч так и не увидел на своем фронте.

Союзники великодержавные, надававшие столь обильно всяческих обещаний, не только не дали ни одного солдата, но даже не дали уверенности, что солдаты будут. Правда, союзники эти в конце концов обманули надежды не одного Комуча, а всех, кто на них когда-либо рассчитывал в гражданскую войну. Комуч лишь был более доверчив и наивен: ведь, в сущности говоря, ни одного настоящего представителя великих держав ни при Комуче, ни вообще на Волге не было. Все эти господа Гинэ, Жано и т. д., говорили от себя лично; за ними не стояла ни власть, ни общественное мнение их страны. Была значительная неясность и в основной задаче, разрешать которую взялся Комуч. Комуч объявил борьбу с немцами, восстановление фронта, но на деле борьба была с большевиками, а немцев, кроме военнопленных Заволжья и Сибири, так никто на Волге и не видел. Возможно, что некоторые из членов Комуча серьезно верили, что борьба будет лишь с немцами, но в действительности приходилось вести борьбу только с большевиками, которые всюду и несли угрозу самому существованию Комуча.

Добровольческие формирования сейчас же вступили в борьбу с большевиками; здесь было офицерство, буржуазия и вообще элементы, от большевиков пострадавшие.

Командование требовало солдат без различия от их назначения, лишь бы были одеты и вооружены... И началось постепенное, медленное переливание крови из формирований народной армии в добровольческие формирования фронта. Первая так и не закончила своего образования в целом, а расхватана была по частям, — добровольческие же части, уплотненные солдатами Народной Армии, выполняли свою задачу хорошо.

С течением времени Народная армия превратилась без остатка в добровольческие части; сохранилось лишь название, которое было придано, с большей или меньшей долей основания, штабу при генерале Чечеке, и совершенно неосновательно всем добровольческим формированиям. Эти последние так до конца волжской эпопеи, да и в дальнейшем, конечно, тем более, не приняли на себя названия Народной армии, а именовались по фамилиям начальников и самого популярного из них — Каппеля. «Каппелевцы» — это название сохранилось навсегда и пережило не только Комуч, но и Директорию и Колчака, через весь Сибирский поход до Дальнего Востока.

Таким образом, Народная армия была лишь в идее. Добровольческие отряды не носили названия Народной армии: обычно они именовались по фамилии начальников, а их более мелкие организационные подразделения именовались по тем территориям, откуда шли добровольцы (Самара, Сызрань и пр.). Так как наименования предполагаемых к формированию пяти дивизий «Народной армии» (Самарская, Сызранская и др.) совпадают с названиями некоторых добровольческих отрядов, то, естественно, широкая публика существовавшие добровольческие части смешивала с существующими лишь в плане, на бумаге, дивизиями «Народной армии». Путанице понятий много содействовал и штаб Галкина, носивший, до переименования его в Военное Министерство, название «Штаба Народной Армии». На деле ни добровольцам, бьющимся на фронте, ни штабу фронта Поволжского (штаб генерала Чечека), было не до того, чтобы разбираться детально в вопросе, где кончается «Народная армия» и где начинается добровольчество: обе организации проходили под флагом Комуча, почему на них, без различия их качественного и количественного значения, и перенесено было общее наименование «Народная армия».

Добровольцы предпочли именно это название другому слишком одиозному — «Армия Комуча»; позже имя «Народная армия» постепенно затушевалось, будучи вытеснено именем наиболее популярного вождя — генерала Каппеля.