Белая Армия

Пробыв около недели в Киеве, я выехал на пароходе в деревню, где временно поселился П. Н. Милюков, чтобы повидаться и переговорить с ним о наших делах. В Киеве все время проходило в непрерывных свиданиях и разговорах. Сидя на пароходе, постараюсь разобраться в своих наблюдениях.

Киев производит яркое и сильное впечатление сочетанием контрастов и своей противоположностью только что покинутой Большевизии. Непривычно для москвича обилие белого хлеба и всякого продовольствия на улицах. Впечатление в своем роде более резкое, чем когда бывало зимою вырвешься из снегов и попадешь за границу, куда-нибудь, где летнее солнце. Только при сопоставлении этого нового впечатления с недавно пережитым, понимаешь, как тяжело и ненормально сложился весь уклад жизни на севере.

Второе впечатление — это благополучие и благоденствие тех, кто вкушают этот белый хлеб. Когда попадаешь в Липки или в Купеческий сад, где гремят музыка и гуляет веселая нарядная публика, то как-то не веришь глазам этой реставрации прошлого. Охватывает ощущение определенного класса людей, — сытых, довольных, беспечных, радующихся всему, что произошло; среди них пока только еще начинает зарождаться беспокойная мысль: насколько прочно это благополучие? Но пережито столько тяжелого, настоящее так приятно, что на Липках мало кто хочет останавливаться на легком обмане, омрачающем синее небо. Только когда темная южная ночь спускается на город и раздаются то выстрелы, то взрывы, докучное сомнение невольно стучится в дверь и портит сон счастливых и беспечных.

Кем охраняется все это благополучие?

От Орши до Киева я не видел ни одного хотя бы небольшого украинского патруля. Украинской силы в природе не существует. Зато на всех станциях и в городе вы видите германского часового в каске. Я готовился к этому и ожидал увидеть эмблему победоносной Пруссии — упитанного пивом и сознанием своего превосходства грубого фельдфебеля. Но впечатление совсем иное. В каске стоит старый ополченец, ландштурмист, обычно добродушный, вовсе не отталкивающий, но и вовсе не символизирующий стальную силу. Они скованы дисциплиной, долгом, они стоят на своих постах, но силы и уверенности в них вовсе не чувствуется. Их служба нелегка, немногим легче, чем на фронте. Они распылены на громадной территории, их не часто сменяют, они несут самые тяжелые караулы, и их подстреливают часто и много; от простого рядового до генерала-фельдмаршала никто из них не может быть обеспечен от выстрела в спину.

Как они на это реагируют?

Когда их достаточно, чтобы проявить силу, они сравнивают деревню с землей. Но еще вопрос: какое впечатление при этом сильнее — устрашения или озлобления? Налагают контрибуции на села и города, где совершились покушения. Но и это мало действительно. Где средства и сел и городов избавиться от злоумышленников? Аппарат власти разрушен и медленно восстанавливается, воинской силы нет, она только у немцев, и против нее не прекращаются покушения, потому что ее немного и потому что те, кто совершают покушения, сумеют укрыться, а результат их покушения только усугубляется тем недовольством, которое производят германские кары на ни в чем неповинных.

Одному из германских генералов приписывают изречение: «наше положение блестящее, но безвыходное». Эта формула близка к действительности. Благодаря уничтожению помещичьего землевладения, которое далеко не восстановилось еще, и неизвестно, может ли восстановиться, хлеб выкачивать крайне трудно. Вычисляют, что вместо выговоренных 60 миллионов пудов из Украины вывезено всего 24 миллиона, притом большая часть по вольной, а не по твердой цене, чтобы возместить разницу и продавать у себя дома хлеб по дешевой цене, немцы прибегли к двум средствам: они создавали особый род мешочничества, за который выдают поощрительную премию — чем больше каждый высылает продовольствия своей семье на родину почтовой посылкой, тем больше ему выдают премию по представлении квитанций. С другой стороны, весь привоз товаров из Германии централизован в правительственном германском учреждении; оно облагает этот товар пошлиной, чтобы пускать его по цене того же товара в России за самой небольшой скидкой. Разница идет на возмещение расхода по приобретению хлеба, чтобы дома продавать его дешево. Комбинация очень остроумна для целей данной минуты, но едва ли рассчитана на прочное и благоприятное развитие торговых и добрососедских отношений. Обыватель надеялся получить от немца порядок и дешевые товары. Порядок есть, но надолго ли? Дешевизна есть только в сравнении с Москвою на продовольствие, но здесь оно никогда не было так дорого, как у нас. Зато товары в общем дороже. Одна моя знакомая, вдова офицера, продала две пары его сапог в магазин за 1200 руб.

Острота отношений между германцами и их союзниками — явная, не скрываемая ни теми, ни другими, особенно между немцами и австрийцами. Генерал Лукомский мне рассказывал, что в Одессе австрийский генерал-фельдмаршал Бельц, случайно встретившись с ним у общих знакомых, с первых же слов начал прямо поносить Германию и ее политику. Так же отзываются об австрийцах здесь в германском

Штабе. Приезжие из Австрии удостоверяют, что положение там сгущается. Железные дороги забиты дезертирами. Станции будто бы напоминают то, что у нас делалось в декабре и январе. Буржуи испуганно жмутся от солдатчины, которая лезет во второй и первый классы. В Чехии будто бы открыто сепаратистское движение. Интересно, что совершенно одинаковую оценку я слышал от Шульгина и от кадетов германской ориентации. На основании сведений в военных кругах, Лукомский считает возможным, что Австрия выйдет из игры осенью.

Относясь с осторожностью к полной достоверности такой оценки, полагаю, что пройти мимо нее нельзя. Одновременно нельзя не признать значения успехов, одержанных союзниками за последнее время. Австрия на итальянском фронте, по-видимому, понесла настоящее поражение, Германия — серьезную неудачу и значительную потерю сил. Все это несомненно ставит вопрос о возможности очищения всей левобережной Украйны германскими войсками после снятия урожая, а, может быть, и до этого, ибо реализация урожая — длительная вещь. В случае выбытия Австрии как активного фактора, напряжение германских сил должно стать невероятным. Помимо стратегических задач, ей понадобится оккупировать Галицию, чтобы обеспечить сообщение с той же Украйной.

Так рисуется, в общем, положение Германии на основании здешних впечатлений и осведомлений. Нет сомнения, что если оно соответствует действительности и так и сознается самими немцами, то можно ожидать, что они проявят наибольшую уступчивость в переговорах на условиях, признаваемых нами приемлемыми. Казалось бы, что из этого следует сделать только один вывод для нас: быть как можно тверже и неуступчивее в наших требованиях и пойти на соглашение только, если всего добьемся.

Но в решении этой общей проблемы Германия — только одна сторона вопроса. Другие факторы имеют не менее решающее значение.

Первый из них — это все тот же пресловутый восточный фронт. Нечего мне повторять, что я продолжаю стоять на той же точке зрения отрицательного к нему отношения. Оно усугубляется еще тем, что это все более и более фронт Учредительного собрания, т. е. всей этой слякоти, которая неспособна возродить Россию. Пусть призвание союзников и, в частности, японцев, останется на совести кадетских Маниловых и их присных. Все это так; тем не менее, я не могу не считаться с возможностью осуществления этого фронта, как бы к нему не относился.

В связи с успехами союзников и общим ослаблением Германии, восточный фронт может приобрести значение гораздо большее, чем можно было еще недавно думать. В ту минуту, когда я пишу эти строки, здесь нельзя судить, насколько серьезны приготовления к высадке и сосредоточению значительных сил в Манджурии и Сибири. По мнению Лукомского, вопрос этот так или иначе выяснится в течение сентября. Если за это время не будут высажены достаточные первые силы, то всю операцию по климатическим условиям придется отложить до поздней весны будущего года. Это было бы равносильно тому, что мы не можем учитывать в этом случае восточный фронт как серьезный фактор в наших планах.

Если бы, наоборот, восточный фронт получил начало серьезного осуществления, тогда нельзя не поставить вопроса: в каком же положении оказалось бы правительство, опирающееся в Москве на соглашение с слабой Германией и с тылом в той части ныне оккупированных Германией губерний, где при помощи союзных денег вспыхнуло бы восстание? Где та сила, которая бы с этим справилась, и поможет ли в этом случае нам и Германия, хотя бы людям, стоящим у власти, пришлось бы молить ее о помощи?

Вот, что надо выяснить.

Я уже сослался на мнение Лукомского, что картина может выясниться в течение сентября. Это же время не пройдет, Бог даст, даром для укрепления и роста наших сил, — Добровольческой Армии и других новых формирований, о которых речь впереди. Есть и другие условия, которых я коснусь дальше, и которые делают желательным некоторую отсрочку до окончательного бесповоротного шага, который связал бы нас с Германией, причем пускай не останавливаются ни переговоры, ни приготовления.

Переворот в Москве может быть совершен только в общероссийском масштабе и произведен только русскими людьми и на русские средства — таковы отправные положения Правого Центра. Отсюда — необходимость заручиться содействием таких сил за рубежом Великороссии.

В первую очередь стоит вопрос о положении, которое при известных условиях может быть занято Добровольческой Армией. В Киеве я конечно не могу расчитывать на полное выяснение этого вопроса. Могу сообщить лишь некоторые предварительные данные.

Прежде всего я виделся с H. Н. Львовым. По свойственной ему впечатлительности, он сам пережил уже несколько перемен в вопросе об ориентации. В настоящую минуту он главным образом увлечен самой Добровольческой Армией, что и понятно, ибо вместе с нею разделил все тягости и опасности похода, а два его сына сражаются в ее рядах. По мнению H. Н. Львова, в Добровольческой Армии сосредоточены все задатки возрождения русской армии. Сохранив преемство нашей прежней армии, она одна ни на минуту не согнула шеи перед большевиками и пронесла в чистоте лучшие традиции боевой доблести и чести через все испытания. Так как возрождения России нельзя мыслить без предварительного возрождения армии, то H. Н. Львову представляется, что в настоящую минуту все другие задачи и усилия общественных деятелей отступают на второй план перед этой главной задачей — укреплением Добровольческой Армии. Туда должны ехать все, кто словом или делом могут ей помочь. Если, оторванная от общественной среды, Добровольческая Армия приняла бы неверное направление, то вина легла бы, по его мнению, не на нее, а на тех, кто ее предоставили самой себе, кто не хочет делить с ней ее радостей и горя, а видят в ней только орудие для своих целей. Но такие люди не вправе притязать на какое-либо влияние на Добровольческую Армию, и она за ними не пойдет. Нужно много работать и отдать сердце на дело, которое ей дорого, и тогда, став сам членом той же организации, можно проводить те идеи, коими дорожишь.

В этих словах много правды. Необходимо более деятельное участие представителей Центра в судьбах Добровольческой Армии, более живая работа на месте, приезд свежих сил и постоянная связь, иначе влияние на Добровольческую Армию естественно перейдет в другие руки. Но, конечно, нельзя забывать, что, как ни важна и ни дорога Добровольческая Армия, она все же средство, а не цель главных наших усилий.

По приезде на Дон, я конечно прежде всего постараюсь выяснить себе, не связала ли себя уже бесповоротно Добровольческая Армия каким-либо обязательством по отношению к союзникам. Думаю, что психологически она очень близка к этому, но надеюсь, что фактически этого еще нет и что ее связь не выражается ни в чем ином, кроме материальной поддержки, которая обязывает лишь на тот срок, пока оказывается.

Моя позиция была бы конечно неизмеримо сильнее, если б я мог сказать: «Вот вам деньги, идите за нами». Теперь же я являюсь с пустыми руками, но наполненный просьбами и советами. В январе этого года я уже успел испытать всю тягостность и фальшь такого положения. Но что же делать? Во всяком случае я намерен говорить приблизительно так: «Сейчас у нас денег нет, но они будут, как только окажется возможным заключить приемлемое для вас и для нас соглашение. Деньги же будут не немецкие, но без соглашения с Германией нельзя заключить займа. В свою очередь, мы не пойдем на соглашение, если не будем уверены, что нас поддержат русские силы. Будьте с нами, при этом, тогда не замедлят найтись и средства».

Не знаю, насколько мои аргументы окажутся убедительными. Боюсь, что сейчас еще нельзя рассчитывать на переход Добровольческой Армии открыто на нашу сторону. Главные мои усилия будут направлены на то, чтобы удержать ее от разрыва с Германией, который ее бы погубил и тем более осложнил нашу задачу. Надо выиграть время. На этой почве я заручился содействием выехавших на Дон H. Н. Львова и Лукомского. Это также ратует в пользу указанной мною отсрочки окончательного связывающего шага. Если психология Добровольческой Армии клонит ее в сторону союзников, то обстоятельства могут оказаться сильнее в другую сторону.

Во-первых, теперь существуют те же трудности, что и в январе, для материальной помощи со стороны союзников. Как провести денежные знаки? Я уже не говорю о материальном снабжении. В этом отношении Добровольческая Армия стала в невольное противоречие сама с собой непримиримостью к немцам. Она не хочет иметь с ними ничего общего, не допускает и мысли о помощи от них, и в то же время получает снабжение от Донского казачества, которое само получает его от немцев. Стоит последним прекратить это снабжение, и Добровольческая Армия сядет на мель. Еще труднее будет положение, если немцы займут Царицын. Они уже предлагали казакам свое содействие для взятия этого города. Пока казаки отклонили предложение, но если немцы настоят на своем, Добровольческая Армия будет фактически отрезана от союзников и от севера. С этой опасностью и с еще большею, а именно, что немцы пойдут на более решительные действия, если усилятся их подозрения на счет ориентации Добровольческой Армии, нельзя не считаться. Лукомский вполне сознает это. Он думает, что пока Добровольческая Армия очищает Кубань от большевиков, это скорее на руку немцам. Но как скоро она двинется на север, они ждать не будут.

Все это требует выяснения на месте.

В Киеве я узнал о формировании Астраханской армии, и мне удалось познакомиться с некоторыми представителями организации, которые рассказали мне, как она возникла.

Идея формирования добровольческого отряда с провозглашением определенного монархического принципа зародилась среди офицерства на румынском фронте. Мои собеседники жаловались на недостаток сочувствия к ним со стороны генерала Щербачева, будто бы боявшегося слишком определенного выявления монархизма. Как бы то ни было, дело пошло вперед благодаря поддержке союзников. Организаторы отряда исходили из убеждения, что восстановление фронта безнадежно и что их отряд должен служить задачам внутреннего возрождения России. Французы настаивали на том, чтобы отряд служил военным целям; они хотели им заткнуть где-то дыру. На этой почве произошла размолвка. Вместо помощи французы стали чинить препятствия. В конце концов, отряд под командой полковника Дроздовского ушел на Дон. По пути пришлось войти в соприкосновение с германцами. Со стороны последних была проявлена полная предупредительность. Они предложили группе, организовавшей отряд, переехать в Киев для продолжения той же работы, обещая полное содействие Германского Верховного Командования, что на самом деле и осуществилось.

В Киеве началось формирование Астраханской армии. Главным материалом для нее являются калмыцкие станицы. Между Астраханским и Донским казачеством установлено полное соглашение. Штаб формируемой Астраханской армии находится в Новочеркасске; там же — заместитель Астраханского атамана, князь Тундутов. В сентябре месяце надеются образовать дивизию полного состава. Командование его принял известный кавалерийский генерал Павлов, имеющий боевую репутацию лихого военачальника. В дальнейшем предполагается довести численность армии до 60 тысяч. Ведутся переговоры с одним из наиболее крупных вождей бывшей армии для принятия общего командования армиею.

Все снабжение — материальное и техническое — дают немцы. Они разрешили офицерам Астраханской армии носить в Киеве погоны и романовские нашивки на рукавах. Вербовочные бюро открыты в целом ряде городов Украйны и района оккупации. Лозунг армии: — восстановление монархии и единая неделимая Россия — признаются германским верховным командованием.

Я просил представителей Астраханской армии дать разъяснения по некоторым смущающим меня вопросам: 1) не представляется ли им опасным ввиду их фактической зависимости от немцев, что последние повернут Астраханскую армию на цели, ей чуждые? и 2) каковы взаимоотношения Астраханской армии с Добровольческою и не хотят ли немцы использовать астраханцев для разложения состава добровольцев, как мне пришлось это слышать?

Мне было отвечено: 1) «Мы не боимся, что нас могут использовать против наших целей, ибо когда армия сложится в определенную силу, то мы посмотрим, как можно повернуть ее туда, куда она не захочет пойти. Мы же от своих задач и целей не отступим так же, как это сделал маленький отряд Дроздовского, когда на него давили союзники.

2) Мы искренно желаем и надеемся установить полное соглашение и взаимодействие с Добровольческой Армией. На нашем пути следующие препятствия: Добровольческая Армия до сих пор не решается открыто провозгласить монархический принцип. Между тем, мы полагаем, что время для двусмысленностей прошло, и для нас это — основной вопрос. Поведение Добровольческой Армии объясняется тем, что при образовании в ее состав попала некоторая доля элементов явно противумонархических, и вожди боятся провозглашением лозунгов произвести раскол в ее рядах. Между тем, мы полагаем, что в Добровольческой Армии должна быть произведена чистка. Кроме того, в составе командования имеются лица, противящиеся по существу провозглашению монархического принципа, например, генерал Романовский.*)

Добровольческая Армия кидает нам, астраханцам, упрек в том, что мы пользуемся материальной поддержкой германцев. Но разве она не делает того же самого, пользуясь снабжением, которое донцы получают и передают им от тех же немцев?»

Я не мог не признать, что в утверждениях моих собеседников много справедливого, но добавил, что я твердо надеюсь, что все эти недоразумения и трения удастся устранить и что это будет поставлено, как основная задача, астраханцами. Новая армия только еще начинает образовываться. Придавая самое серьезное значение ее укреплению и развитию, не следует упускать из вида, что Добровольческая Армия уже завоевала себе совершенно исключительный нравственный авторитет своей непрерывной доблестной борьбой с большевиками и славными именами своих вождей, известных всей России. Ее нельзя вычеркнуть из дела воссоздания и возрождения России, и надо все сделать, чтобы придти с ней к соглашению. — Повторив, что они так и понимают свою задачу, мои собеседники сказали, что находятся в постоянных сношениях с Добровольческой Армией через Дроздовского и ожидают на этих днях получить от него ответ на очень серьезные свои запросы. Ответ этот они мне обещали показать.

Выслушав сообщение представителей Астраханской армии, я, с своей стороны, ознакомил их с основными задачами Правого Центра. У них имелась уже наша программа. Единственный пункт, вызывавший у них сомнения, касался ответственности исполнительной власти перед Палатами. Они вполне удовлетворились моими разъяснениями и просили меня поставить их в непосредственный контакт с Правым Центром в Москве, на что я выразил, конечно, принципиальное согласие. Полагаю, однако, что только в Новочеркасске мне удастся определить удельный вес Астраханской армии и ее взаимоотношения с Добровольческой Армиею, о чем я постараюсь без замедления оповестить Правый Центр.

._____

Одной из основных своих задач в Киеве я ставил освещение вопроса об общих условиях работы, возможной там. Я виделся с Шульгиным, имел с ним самый дружественный обмен мыслей и рад был констатировать, что расхождение в ориентациях не так остро воспринято им, как нашими недавними друзьями в Москве.

Все же на деятельное сотрудничество Шульгина рассчитывать не приходится. Он убежден в верности избранного им пути и, по-видимому, вступил в деятельные сношения с той организацией, которая откололась от Правого Центра. Ввиду различия целей, он не считает возможным давать информации в обе организации, и настаивать на этом не приходится.

Думать сейчас об объединении русских течений в Киеве, к сожалению, нельзя. Этому мешает как вопрос об ориентациях, так и партийная грань, которая гораздо резче проходит здесь, чем в Москве. Здешние правые, по-видимому, гораздо непримиримее московских. Правда, они грызутся между собою. — Я сам не входил с ними в сношения, но слышал отзывы, коим имею основание доверять, что наиболее влиятельная группа Безака стоит за восстановление самодержавия и считает, что при реставрации надо исключить всех, кто хоть как-нибудь был прикосновенен к перевороту. Они недовольны гетманом, который, видимо, при своем вступлении во власть пользовался их поддержкой и, может быть, даже дал им некоторые обещания. Правые будируют немцев, но разочарованы их слабостью. Ходят слухи, что они имеют в виду предъявить им ультимативные требования. С другой сторону, военная гетманская партия несомненно дорожит отношениями с правыми, в частности, с группой Безака. На этой почве говорят о возможной перемене Кабинета. Называют кандидатуру Кражановского. Перемена обозначала бы более определенный русский курс.

Лидер здешней Кадетской партии, председатель Судебной палаты Григорович-Барский, не отрицал возможности сюрпризов. К.-д. министры, входящие в состав Кабинета, действуют очень согласованно и устанавливают программу своих действий в регулярных совещаниях под председательством Григоровича-Барского.

В продолжительной беседе последний ознакомил меня с позицией партии и к.-д. министров. Прежде всего, в основных целях можно установить полное совпадение программы киевских кадет с Правым Центром. Григорович-Барский пространно объяснил мне, почему к.- д. партия сочла нужным не уклониться от участия в перевороте. Отмечая крайне трудные условия для проведения русских идей и отстаивания независимости власти от контроля германцев вследствие полного отсутствия своей вооруженной силы, Григорович-Барский устанавливает, что им удалось, однако, уже достигнуть серьезных результатов. Крайняя украинизация не проводится в целом в правительственных органах, за исключением Ведомства Внутренних Дел, где хозяйничал Кистяковский, и Министерства путей сообщения, возглавляемого Бутенко. — Кистяковский вызывает общее раздражение своей беспринципностью и бесшабашным цинизмом адвоката, на все смотрящего с точки зрения биржевой сделки. В министры Внутренних Дел он попал с согласия кадет, за неимением других подходящих кандидатов и потому, что по нынешним условиям на этот пост находили нужным поставить человека, не брезгливого в средствах.

Я сказал Барскому, что самый факт переворота в Украйне был встречен сочувственно Правым Центром, но что последующие события вызывают наше смущение, а частью и осуждение. — Публичные заявления гетмана и некоторых министров произвели самое тягостное впечатление. Мы понимаем, что не все можно говорить, но не понимаем, чтобы можно и нужно было говорить так, как это делали Скоропадский, Кистяковский и Лизогуб в том духе, что Украйна стонала под игом России и пр. и пр.. Подобные заявления роняют достоинство тех, от кого исходят, и создают впечатление, что украинская власть — игрушка в руках немцев. С таким положением мириться нельзя. Я понимаю, какая трудная обстановка создается для власти, которая не может опереться ни на один свой язык, но надо учитывать и трудности самих немцев, и мне кажется, можно и должно разговаривать с ними смелее, вплоть до постановки вопроса об устранении партии от ответственности власти и переложения на немцев одиума за все, что совершается. Кроме того, мне думается, что если у правительства нет своей вооруженной силы, то тем настойчивее для него необходимость укрепить свой базис на более широких основаниях, чтобы и в массах почувствовались благодетельные последствия местного переворота. Лично мне казалось, что местные условия требуют приступа к некоторым аграрным мероприятиям, которые возвещены, но не получают начала осуществления. Я не знаю, как иначе справиться с брожением в деревне.

Я получил впечатление, что Барский и его партия сами все это сознают. Не повидав пока еще к.-д. министров, что предполагаю сделать, я не могу судить, есть ли в их среде люди не только понимающие, но и достаточно решительные и энергичные. Не мог я также пока выяснить кардинальный вопрос о том, может ли украинское правительство рассчитывать в непродолжительном времени создать сколько-нибудь значительную силу. Первая попытка сформировать отряд всего лишь в 5 000 человек из состава хлеборобов делается в настоящее время. Осенью предполагают приступить к более широкому набору. Пока шаги представляются сомнительными. Людей, бывших в разложившейся прежней армии, считают опасным привлекать; имеют в виду производить наборы из молодых возрастов. Главная трудность иметь надежную армию заключается, мне кажется, в том, что готовность пролить кровь можно ожидать и требовать от людей, знающих или чувствующих, за что они ее проливают, а нынешнее правительство есть все-таки двусмысленная комбинация с репутацией представительства классовых интересов и зависимости от немцев. Где же та сильная национальная или монархическая идея или сочетание обоих начал, которое одно способно сплотить здоровые элементы в деле обороны?

Отрицать серьезные результаты, достигнутые новой властью при участии кадетов, нельзя. Постепенно восстанавливается правительственный аппарат, отстаивается в школе и жизни равноправность русского языка, а фактически — его господство, ибо министры и чиновники сами плохо знают по-украински, и законы пишутся и публикуются чаще всего по-русски, с обозначением, что это, будто бы, перевод с украинского; на самом же деле украинского подлинника часто не имеется. Ярый украинизатор Кистяковский в частных разговорах сам смеется над украинским языком. Однако нельзя не признать, что если русский язык допускается, то на нем свободно разрешается высказывать только самостийные, а не русские начала. Самым ярким примером такого положения является то обстоятельство, что П. Н. Милюков был вынужден покинуть Киев. Вопрос об его удалении был резко поставлен гетманом, вероятно под воздействием германцев. Совет министров почти единогласно отказался проводить требование гетмана. Назревал конфликт, и, чтобы избежать на своем личном деле кабинетского кризиса, Милюков решил добровольно покинуть Киев на время. До сих пор ему еще представляется неудобным туда вернуться.

Нельзя не отметить всей двусмысленности поведения немцев и положения в Украйне: с одной стороны, немцы дают деньги и средства на оборудование Астраханской армии под лозунгом единой неделимой России, возглавленной монархом, а с другой стороны, Киев должен покинуть лидер к.-д. партии, определенно высказавший эту самую программу на почве соглашения с Германией. Как же тут не закрасться сомнению в последовательности германской политики и степени ее добросовестности; ибо под лозунгом «единой и неделимой» немцы вероятно подразумевают: «кроме тех частей, которые мы не вернем». — В переговорах с кем следует необходимо настоять на устранении таких явлений.

Кончаю это затянувшееся послание, ибо пароход приближается к конечной пристани.

Впечатления мои от Киева еще не полны. Постараюсь их сообщить в следующем письме, так же, как и мнение П. Н. Милюкова. Теперь подвожу итоги тем выводам, которые пока могу установить:

• 1) Я считаю желательным не останавливать переговоров с немцами, постараться достигнуть возможно большей определительности всех нужных для нас гарантий, и вести эти переговоры со спокойной твердостью. Отнюдь не следует идти на местный московский переворот, а только во всероссийском масштабе. Надо бы привлечь к некоторым вопросам и экономистов.
• 2) Окончательно связать себя можно лишь, выяснив наши средства и силы, а также общую обстановку. Это едва ли возможно ранее половины сентября. Отсрочку можно объяснить теми трудностями, которые созданы были отчасти самими немцами для приступа к работе. Они должны их устранить в Украйне и других местах.
• 3) Раньше, чем выяснится успех задания в связи с общей международной обстановкой, нельзя фактически осуществить призвание монарха. Достаточно провозглашение этого лозунга.

Г. Т.