Белая Армия

В этот приезд свой в Киев я остановился у Даруси Горчаковой. Моя жена и Костя уже уехали, первая — в Новочеркасск, второй — в Крым к Бутеневым. Восьмого августа я выехал в Новочеркасск через Екатеринослав. Туда ходили курьерские поезда и так скоро, как раньше никогда не ходили. Расписание было составлено немцами. Поезд качало из стороны в сторону от быстрого хода.

Вдруг, среди ночи, мы были разбужены сильным толчком. Вещи выскочили из сеток. Еще несколько ударов, и поезд остановился. Оказалось, что злоумышленники развинтили гайки из рельсов. По счастью, машинист оказался быстрым на соображение и при первом толчке затормозил поезд. Ехавший с нами инженер говорил, что, видно, в поезде едет счастливый человек, ибо по всем правилам должно было произойти крушение. Между тем, пассажиры отделались легким и коротким испугом. Пришлось прождать несколько часов в поле, после чего мы пересели в теплушки и двинулись в путь и без дальнейших приключений прибыли в Екатеринослав. Оттуда, через Таганрог и Ростов, я прибыл в Новочеркасск и дальше в Персияновку.

Семья моя поместилась на одной даче с Орловыми-Денисовыми. Я тут только узнал, как была добра с моими детьми Ольга Богдановна. Она почти нас не знала до этого, но после бегства моей жены перевезла наших мальчиков к себе и была к ним заботлива, как к собственным детям. Весной, одно время, большевики покинули Новочеркасск, но потом решили вернуться с новыми силами. Тогда все способные носить оружие ушли из города в партизанские отряды. Ушел и старший Орлов — Петя и Николай Лермонтов, и бывший при наших детях учитель, Виктор Иванович Ильенко,*) воспитанник Московской духовной академии. Тогда то Ольга Богдановна и приютила наших ребят, оставшихся без всякого надзора.

Наши мальчики сдружились с Орлятами так, как это бывает только в эти годы. Орлята были старше их. Петя только что кончил гимназию, Пульке было — 17, Юрке — 15 лет, но летом все развлечения были общие. Было приятно смотреть всю эту лестницу оживленных славных рож, когда по вечерам они усаживались на одну скамью и уплетали за обе щеки кашу. **)

Персиановка представляла мало прелести как дачное место. Деревьев было немного, была небольшая речка, в которой полоскались и удили рыбу наши мальчики. Но им было весело. Они проводили день в общей дружной компании. Там же, в Персиановке, жили Гагарины, Лермонтовы и молодые Осоргины.

После Украины Дон произвел на меня приятное впечатление. Здесь, в первый раз, я увидел трехцветный наш флаг, правда, — рядом с Донским. Здесь, также, я увидел впервые хорошие дисциплинированные части — результаты энергичной работы атамана Краснова. В Персиановке стоял Атаманский казачий полк, весь исключительно из молодых новобранцев, не испорченных строем после революции. Это была настоящая часть, какие были в доброе старое время.

Новочеркасск сохранил свой прежний облик. Немцев не видно было на улицах. Словом, внешнее впечатление было вполне благоприятное. Я повидал кое-кого из старых знакомых, также министров, и, ознакомившись с внутренним положением, увидал, что не все так хорошо, как кажется.

Все и всех на Дону заслоняла властная фигура Краснова. Он был выбран Атаманом весною, когда Новочеркасск был освобожден от большевиков, и наступила естественная реакция. Это был тот самый Краснов, который вместе с Керенским совершил неудачный поход на Петроград после его занятия большевиками. Рассказывали, будто он торговался с большевиками, предлагая им выдать Керенского в обмен на Ленина и Троцкого.

Краснов был убежденный правый, монархист. Но в общем это был человек умный, честолюбивый, энергичный и неразборчивый в средствах. В сущности, для маленького Дона это был как раз подходящий человек при данных обстоятельствах, когда нужно было изворачиваться с немцами и вести во всю работу по созданию вооруженной силы и освобождению Дона от большевиков.

За несколько месяцев ему удалось достигнуть результатов, которыми он не мог не гордиться. Большая часть Донской области была освобождена. Были подготовлены в тылу новые свежие части на смену старых, сражавшихся с большевиками. Эта мера вскоре доказала всю свою благодетельность, ибо старым фронтовикам надоело воевать, и среди них скоро обнаружились опасные признаки разложения.

Краснову приходилось бороться с крайне неустойчивым настроением казачества. На их пыл никогда нельзя было положиться. Они быстро забывали горькие уроки, которые получили от большевиков. Притом последние недостаточно долго оставались в освобожденных от них южных округах Дона. Поэтому казаки еще не успели тогда вкусить всех прелестей большевицкой власти. Благодаря этому на Дону, как и вообще на юге России, не изжиты были туманные утопии социализма и народничества.

Самовластный режим Краснова раздражал многих местных деятелей, которые сами хотели бы играть роль. Среди военных, предводители партизанских отрядов, вроде Семилетова или Сидорина, чувствовали себя обиженными. Против Атамана были восстановлены местные кадеты, с Парамоновым во главе, который привык вершить за кулисами все дела. Ошибка Краснова была в том, что он не сумел привлечь к себе тех и других. Он предпочитал властвовать безраздельно и не брезгал никакими средствами, чтобы устранять нежелательных соперников.

С немцами он вошел в личные тесные сношения, и последние открыто его поддерживали. Краснову пришлось созвать Войсковой круг. Я приехал как раз к его открытию.

Краснов был великий мастер пускать пыль в глаза. Он выработал торжественный церемониал открытия Круга, извлек из музея старинные регалии — булаву, пернач, бунчуки, закатил парад молодых частей, после которого Круг, хотя и собрался в недружелюбном к Атаману настроении, произвел его из генерал-майора прямо в полные генералы. Правда, что за публика собралась в этом Кругу!

Я получил от председателя Донского кабинета, генерала Богаевского, разрешение посещать Круг. Одно зрительное впечатление было удручающим: это была в громадном большинстве серая полуинтеллигентная, а иногда и вовсе не интеллигентная масса; в тужурках защитного цвета, без погон, они напоминали Совет солдатских депутатов и по своему уровню были не выше его. Понятно, что люди эти совершенно не могли и не умели разобраться в политических вопросах и легко поддавались своеобразной демагогии какого-нибудь Агеева, который снова занял руководящую роль. Ораторы льстили им, превознося без меры «Всевеликое войско Донское», — казаки падки на шумиху и самопревозношение. Этим пользовались враги Краснова, указывая на то, что он не признает Круга, а хочет самостоятельно царствовать на Дону.

У казаков не существовало никакого аграрного вопроса. Земли было у них вдоволь, все они были зажиточные хозяева. Но аграрный вопрос получил всю прелесть «ограбного» на Кругу. Было решено отобрать у помещиков без выкупа всю землю, и поделить ее между казаками. Докладчиком был популярный Агеев. Он уже выступил по вопросу о государственном строе Дона, установив принцип народоправства и верховенства Круга. Была выработана целая конституция, ограничивавшая власть Атамана узкими рамками.

Незадолго до того немцы в Ростове арестовали Парамонова и выслали его из области. Осведомленные люди из состава самого Кабинета открыто обвиняли Краснова в том, что этот арест был подстроен им самим. Между тем, Краснов официально протестовал и требовал освобождения Парамонова. Противники Атамана раздували эти и другие истории и вели сильную интригу против него.

Правда, что Краснов постоянно подавал повод к неудовольствию. По своему темпераменту и беспринципности он во всем пересаливал. Решив опираться на немцев, он не ограничился рамками необходимого, но возымел намерение связаться с самим Императором Вильгельмом и написал ему письмо, которое намеревался отправить с герцогом Лейхтенбергским. Последнего он назначил Атаманом Зимовной станицы (послом) в Берлин.

Письмо не было послано, но факт и текст его огласились и дали повод Председателю Государственной Думы Родзянко обратиться к Краснову с резким запросом. Краснов вспылил и после не нашел ничего, как выслать Родзянко из Новочеркасска. В письме предлагалось общее соглашение между Доном и Германией.

У Краснова был маленький чиновник Шульгин, который был посредником его личных переговоров с немцами. Это был ничтожный и сомнительный человечек. Один из донских министров предостерегал меня, якобы на всякий случай, что Шульгин шпион. — В переговорах с немцами Краснов несомненно интриговал и против Добровольческой Армии.

Между тем, на Царицынском фронте, откуда с часу на час ожидали известия о падении Царицына, произошла внезапно резкая перемена. Казаки были уже в пяти верстах от города, уже отданы были все распоряжения о вывозе оттуда ценного груза. — В это время казачьи полки замитинговали, отказавшись драться. На фронте произошел прорыв, и только посылкой молодых частей была предотвращена катастрофа, но фронт отодвинулся больше чем на 50 верст.

Разговоры о народоправстве на Кругу не могли продолжаться при прежнем благодушии. К тому же, немцы категорически заявили, что если Краснов уйдет, то они прекратят всякую помощь казакам. — Краснов при таких условиях снова стал хозяином положения и потребовал изменения конституции. Круг принужден был с ним согласиться и просил его остаться Атаманом. В сущности, большинство даже тех, кто ругали Краснова, сознавали, что при всех его недостатках он был незаменим. Это была единственная крупная фигура на Дону. Помощник его, генерал Богаевский, был прекрасный человек, но мягкий и нерешительный. Казаки потому и поддерживали его кандидатуру в атаманы, что рассчитывали при нем захватить бразды правления в свои руки. Остальные члены донского «кабинета» были по своему удельному весу не выше обыкновенных губернских чиновников. С самостийностью на Дону, как и всюду, сплетались местные самолюбия, интересы и алчная нажива.

В этой серой провинциальной обстановке неприятно поражал лежавший в основе всех трескучих фраз и всей стряпни узкий шкурный эгоизм. До России мало кому было дела. «Моя хата с краю» — недаром эта поговорка родилась в казачьей среде. Она была беспробудно темная, эта среда, по ней можно было составить себе представление, во что может вылиться принцип народоправства, если он получит применение в России: к засилию полуинтеллигентных вожаков и приспособлению социалистических теорий для удовлетворения низменных инстинктов толпы.

В конце августа я выехал в Екатеринодар и оттуда послал письмо в Центр в Москву, резюмируя мои впечатления от Дона. Вот это письмо  (см. продолжение)