Белая Армия

Ранняя осень. Золотые дни, румяные закаты, только ночи удлинились и дышат они уже холодом приближающейся зимы. Необозримые поля Западной Сибири убегают к бледно голубому горизонту, волнуясь и переливаясь пышными темно-золотыми колосьями созревших хлебов. Урожай в 1919 году повсюду был на редкость обильный. Теплая мягкая осень напоминала собой весну и была очень подходящим временем для широких активных действий.

29 августа мы получили приказ Главковостока закончить быстро всю подготовку, сосредоточить силы и в первых числах сентября перейти в наступление, атаковать красных.

План действий 3-й армии заключался в следующем: Волжский корпус и арьергард Уфимского сдерживали напор красных по обе стороны Сибирской железной дороги; в то же время на обоих наших флангах сосредоточивались ударные группы, которые должны были с двух сторон обрушиться на большевиков. А Уральский корпус (две дивизии) перебрасывался скрытно вверх по Ишиму на наш крайний левый фланг, откуда предполагалось вывести его большим кружным путем в тыл красным и тем закончить их окружение.

1-го сентября 3-я армия начала выполнение этого плана. Генерал Каппель, усиленный Ижевской дивизией, сдерживая натиск красных, сам перешел в наступление, сильно потрепал к югу от железной дороги одну советскую бригаду. Генерал Космин с двумя дивизиями уральцев совершал в полной скрытности глубокий обход; у генерала Войцеховского с Уфимским корпусом вышла заминка.

Все эти дни, окончив предварительные распоряжения, я проводил среди своих боевых частей, переносясь на автомобиле с одного фланга на другой, чтобы лично все проверить, убедиться на месте в правильности расчетов, помочь напряжению воли.

2-го сентября рано утром приехал в район Уфимского корпуса. 4-я дивизия на рассвете перешла в наступление и взяла очень удачно направление в тыл наступающим здесь красным. Был захвачен обоз одного красного полка, пленные и даже полковой комиссар. Но вместо того, чтобы использовать первый успех и ударить сзади по большевикам, командовавший дивизией полковник С. повернул и направился обратно к своему исходному положению. Дивизия сделала вперед и назад около 35 верст, измоталась почти безрезультатно. Пришлось дать людям отдых перед тем, как начать снова маневр.

Вторая дивизия Уфимцев, 8-я Камская, тоже перешла утром в наступление у деревни Жидки, но атака не удалась, красные оказали сильное, упорное сопротивление; было приказано в 4 часа дня атаковать вторично. Я поехал на место боя, чтобы помочь лично руководству его. По дороге встречаю крестьянина на лошаденке без седла; гонит он ее, болтает в воздухе локтями, рот открыть, глаза выкачены от страха, шапка упала, и по ветру развеваются длинные пряди полуседых волос. Увидал всадник наш автомобиль и еще издали начал кричать благим матом:

— «Куда вы, куда вы! . . Вороча-а-айте назад!»

Остановили мотор. В чем дело?

— «Да как же, все наши отступают; уж красна армия на Еропкино вышла. Так и гонит войска по всей линии...»

И он поскакал, охваченный паникой, дальше.

Загадка. Часы показывали без двадцати минут четыре, приближалось время атаки Камской дивизии. Поехали дальше. Вот из небольшого перелеска показались повозки, направлявшиеся нам на встречу.

— «Какого полка?»

— «31-го Стерлитамакского.»

— «Где полк?»

— «Да вот тута, в лесу этом самом», на ходу получили ответ.

Действительно на полянке, в роще стоит полк; здесь же штаб дивизии. А на опушке рощи идет, все усиливаясь, ружейная и пулеметная трескотня. Автомобиль подъехал к самому полку.

— «Что у Вас происходить?» спросил я начальника дивизии, генерала Пучкова.

— «Красные перешли в наступление...»

— «А Вы получили приказание атаковать их в четыре часа?»

— «Так точно, но теперь невозможно.»

Этот отличный боевой офицер находился, к сожалению, в полном упадке сил, потерял дух. И не мудрено ведь, — с 1914 года он был непрерывно на войне, сначала три года на немецком фронте, а затем на Волге, на Белой и на Уральских горах — против большевиков.

Генерал Пучков старался доказать мне всю безнадежность попытки перехода в наступление, что это не удастся, что слишком выдохлись, и успех невозможен.

— «Вам лучше сейчас же уехать, Ваше Превосходительство,» докончил он, обращаясь ко мне, — «а то не ровен час...»

— «Как Вы не понимаете, что никто не имеет права уезжать сейчас!»

Я отвел его в сторону и в пол голоса, чтобы не слышали другие, принялся серьезно внушать ему всю гибельность для дивизии и для всей армии подобных взглядов. Затем громко, в полный голос, передал об успехах Волжцев и Уральцев, пристыдил и приказал двинуть резервы в контратаку. Обошел ряды полка, произвел отличившихся ранее офицеров, наградил Георгиевскими крестами стрелков.

Кто был в боях, тот легко представит себе картину этого осеннего дня. Лес набит пехотой; солдаты лежат и сидят группами; многие жуют хлеб, иные переодевают портянки и сапоги. Здесь же, на полянке, батареи судорожно, спешно, но в то же время привычно-уверенно готовятся к работе. Деловитая суета и в ближайшем полковом тылу, — разворачивается перевязочный пункт, выкладываются патроны из двуколок, дымят и раздражающе-вкусно пахнут ужином походные кухни. Все так заняты работой и необходимым простым делом, каждый старается гнать прочь мысль о предстоящем бое и о возможности близкой смерти. Только лица все как-то потемнели, глаза смотрят остро и внимательно, голоса стали глуше. В воздухе, несмотря на громкие звуки выстрелов и свист пуль, кажется зловеще — тихо, как перед грозой. И все следят, чутко, напряженно, за своими начальниками. Не потерял он присутствия духа, сохранил веру, до конца проявил свою волю, — победа и успех обеспечены. Но если слабость скует его мозг, если поддастся он страху и проявить отчаяние, — горе и ужас тогда: дрогнуть ряды, паника охватит всех, и стройные части обращаются в бестолковое стадо.

Через несколько минуть заработала наша артиллерия. Полк выдвинулся из резерва, вправо рота за ротой перебежали скрыто рощей, развернулись и с криком «ура» кинулись в атаку...

К вечеру деревня Жидки была взята Камцами.

За этот день отбили все контратаки красных и Волжане, причем Ижевская дивизия вышла во фланг противнику и разгромила один советский полк.

Ижевцам пришлось вести бой на три фронта, их батареи стреляли во все стороны. Красные здесь усилились и старались разбить Волжский корпус, преградивший им кратчайший путь на Петропавловск.

Ночью мой автомобиль мчался на крайний левый фланг, где Уральский корпус должен был совершить решительный марш-маневр и ударить по тылам большевиков, отрезать их от путей отступления.

Темная сентябрьская ночь, полная ярких мерцающих звезд. Необозримые пространства Сибирских степей тонут в ночных черных тенях, сливаясь с черным небом; тишина нарушается только свистом холодного осеннего ветра, да равномерным стуком автомобильная мотора. Мы едем, я с адъютантом и ординарцами, кутаясь от ночного сырого холода и нервности от всех ощущений дня. Едем десятки верст черной молчаливой степью, без признаков жилья; пролетели давно уже те деревни, в которых вчера были уральцы.

— «С утра, батюшка, ушли, спозаранку поднялись и пошли войска-то,» объясняла нам испуганная молодуха-сибирячка в последней деревне и махнула рукой на северо-запад. На наш стук в окно она выскочила, сонная, в одной сорочке, накинув полушубок. Яркий свет автомобильных электрических фонарей освещал ее бледное милое лицо и широкие испуганные глаза, еще полные ночной неги и сновидений. И так ласково и грустно прозвучало сзади ее последнее приветствие:

— «Дай Бог вам, родимые...»

И снова бездонная пропасть ночи и бесконечные пространства степей. Вдруг вдали замерцали такие же далекие, как звезды, светящиеся точки костров. Все ближе и ярче, все больше их, целое море огней. Автомобиль наддал ходу. И скоро мы подъехали к бивакам двух дивизий Уральского корпуса. Они уже вышли на указанную конечную линию. Завтра с рассветом Уральцы двинутся дальше и пересекут главный путь отступления красных. На этот раз успех был несомненен, все расчеты оправдались.

На следующий день, 3-го сентября красные кинулись назад, чтобы не попасть в окружение. Два дня шли тяжелые бои. Здесь были лучшие коммунистические дивизии, 26-я и 27-я; надо отдать справедливость, что эти восемнадцать русских красных полков проявили в сентябрьские дни 1919 года очень много напряжения, мужества и подвигов, которые в Императорской армии награждались Георгиевскими знаменами. Они бросались, ища выхода, в разные стороны, проявляя высокий дух и доблесть, и частью прорывались ночными боями почти из полного замкнутого кольца. А под деревней Чебачьей они нанесли даже сильное поражение нашей 7-й Уральской дивизии.

В то же время красное командование принимало срочные меры, чтобы ликвидировать наш успех и перевернуть ход операции снова в их пользу, вырвать у нас инициативу. Они начали сосредоточивать войска, повернув обратно на восток 5-ю и 35-ю советские дивизии, направленные было по железной дороге на южный фронт против генерала Деникина. Этот прямой первый результат успеха, доставил нам большую радость и удовлетворение, так как мы помогли своим, облегчили их положение.

Сосредоточив в районе железной дороги сильную группу войск, большевики двинули ее на юго-восток, чтобы в свою очередь обойти фланг нашего Уральского корпуса и ударить в тыл моей армии. Движение их было очень быстрое; надвигалась для нас опасность не только потерять все результаты первого успеха, но снова попасть в прежнее положение обороны, прикрытия своего тыла и вечной опасности. Надо было принимать неотложные и быстрые меры. Я приказал Уральскому корпусу сделать полный поворот, на 180 градусов, усилил его Ижевской дивизией. Было решено произвести теперь удар с севера на юг, в левый фланг красных,

двигавшихся нам в обход. К этому же времени подошел Сибирский казачий корпус генерала Иванова-Ринова, совершив свои передвижения в полной тайне и скрытности, и сосредоточился к югу от Петропавловского тракта, которым двигались главные силы большевиков.

9 сентября произошли жестокие бои в районе станицы Пресновской, причем нами был произведен согласованный удар, — с севера Уральцами, с юга Сибирскими казаками. Большевики, не ожидавшие этого удара, дрогнули и побежали, бросая пушки, пулеметы и обозы. Наша победа была полная.

Накануне ко мне в штаб приехал адмирал Колчак с некоторыми его министрами, генерал Нокс и огромная свита. Адмирал отправился на автомобиле к Уральскому корпусу и прибыл туда как раз в то время, когда наши части гнали красных, захватывая тысячи пленных. Всех охватила неописуемая радость и подъем духа; казалось, что наступил решительный перелом, что этот удар будет окончательным. Так оно и было бы, но при одном непременном условии, — всеобщего напряжения всех сил на поддержку победоносной армии, для развития успеха.

Русское дело держало экзамен в эти дни сентября 1919 года; теперь наступила проверка того, как справились с организацией тыла, насколько сумели взять его в руки. Армия снова доказала свою способность, жизненность, силу и уменье. Но для победы общей, для закрепления успехов военных нужно было еще многое.

Все части 3-й армии понесли значительный потери в этих первых боях; 9-го сентября я обратился по прямому проводу к Главковостоку с докладом о положении в армии и о необходимости присылки теперь же пополнений для сильно поредевших частей нашей армии.

Правее нас стояла 2-я армия генерала Лохвицкого, которой не удавалось перейти в наступление, сбить красных; после нескольких дней встречных боев, большевики даже частично потеснили 2-ю армию. Они усилили здесь свой удар, чтобы с этой стороны парализовать успех нашей армии, которая в это время заняла сильно выдвинутое положение, причем Уфимский корпус наступал в общем направлении на юго-запад, имея задачей разбить и отрезать 27-ю советскую дивизию.

Заминка 2-й армии грозила расстроить все планы Главковостока; необходимо было помочь ей, чтобы спасти общее положение; нельзя было терять ни дня. Пришлось предпринять новую операцию, не окончив вполне еще первой. Я повернул главную часть сил Уфимская корпуса также почти на 180 градусов, направив их удар теперь в северном направлении. Удар пришелся как раз во фланг и частью в тыл красным, теснившим 2-ю армию; уфимцы быстро выдвинулись вперед, почти на половинное протяжение всего фронта 2-й армии, которая после этого получила возможность повести успешное наступление.

Но 27-я дивизия большевиков ускользнула от окончательного разгрома и смогла отступить на два перехода; там она получила свежее подкрепление и снова перешла в контрнаступление, чтобы прорвать сильно растянувшийся теперь фронт Уфимская корпуса.

Можно представить, как растянулся фронт и всей моей армии; вначале первый удар был объединенный и сходившийся к железной дороге. Но затем пришлось бить от середины: Уральцами на юг, Уфимцами на север. Эти три последовательных удара, следовавшие без перерыва один за другим, дали нам перелом, создали военный успех, обеспечили победу, но они же поставили 3-ю армию в тяжелые условия, выйти из которых своими собственными силами она могла с большим трудом.

Начались самые упорные и жестокие бои за весь этот период нашего наступления, за всю Тобольскую операцию. Главная тяжесть их выпала на долю 12-й Уральской дивизии и Морского батальона, которые доблестно отбивали все атаки и сломили в конце концов большевиков.

Пребывание в штабе армии гостей из Омска затянулось и сильно мешало работе, отвлекая и меня, и штаб на несколько часов ежедневно; поэтому я почувствовал облегчение, когда через шесть дней было объявлено об их отъезде. Верховный Правитель за это время объехал почти все войска, раздавал награды, причем он настоял на присуждены трем командирам корпусов, генералам Каппелю, Космину и Войцеховскому, а также и мне ордена Св. Георгия 3-й степени. При объездах передовых линий адмирал Колчак лично видел малочисленность наших частей, так как бои шли не прекращаясь ни на один день, потери увеличивались и росли непомерно, а пополнений мы не получали с тылу ни одного солдата; адмирал знал фактические цифры наших потерь; при своем объезде он обещал мне употребить все усилия, чтобы прислать подкрепления и свежие части резерва.

15-го сентября я вновь сделал настойчивое представление Главковостоку, как о значительных потерях наших, так и о самой настоятельной необходимости присылки свежих частей и пополнений; генерал Дитерихс обещал сделать все возможное и указал, что через неделю начнет подавать в 3-ю армию эшелоны*).

На обеде, который адмирал Колчак дал у себя в поезде в день отъезда, произошел один случай, который, несмотря на его незначительность, нельзя обойти молчанием. Разговор свелся на большевиков, на развал ими Великой России и на то, что руководящая роль принадлежит иудеям, которые фактически захватили всю власть в свои руки.

Сидевший рядом со мною представитель французской миссии майор Каруель, чистый француз, храбрый офицер и в высшей степени порядочный человек, высказал такую мысль:

*) Моя телеграмма главнокомандующему от 9/IХ № 04003 и его ответ № 0716. оп.

— «Да это племя, иудеи, всюду ищут власти не для добра другого народа и страны, а для своих каких-то особенных целей. Вот, и наша официальная Франция, — она теперь нисколько не выражает нашей страны, духа французского народа. И пока не выгонят евреев, не вырвут у них власть, — прекрасная Франция не будет сама собой.»

Многие заинтересовались. Генерал Нокс просил повторить, так как он плохо слышал. Все соглашались, что наступившие годы и чреда событий доказывают несомненно стремление евреев захватить не только мировое влияние, но и власть над миром. Казалось, что не было теперь сомневающихся, стыдящихся смотреть истине прямо в глаза, подобно многим из так называемых «русских интеллигентов» эпохи 1900—1918 годов.

Через несколько дней майор Каруель пришел в полной форме ко мне прощаться, так как он получил повышение по службе и новое назначение в Омск, в штаб генерала Жанэна. Обоим нам было грустно расставаться, так как, по выражению майора Каруеля, мы пережили вместе столько des jours penibles et des jours heureux в 3-й армии, сжились за это время и подружились. Но приказ для солдата прежде всего. Весь штаб сердечно проводил общего любимца, майора Каруель.

Но вот, примерно дней через восемь-десять, получили из Омска сведение, что майор арестован и под конвоем отправлен во Францию; что будто ему ставится в вину какое то тяжкое обвинение, — у его возлюбленной нашли секретный французский шифр и ключ к нему. А надо сказать, что эта дама сердца была немудрящая, простая женщина, интересовавшаяся только одними сердечными вопросами; контрразведка армии имела за ней наблюдение и выяснила ее вполне; никогда ни до каких вопросов политики, а тем более до военных секретов и тайн она не касалась, да и по-французски-то почти не говорила. Непосвященные поражались. Для знающих же предыдущие события невольно они связывались, и вспоминалась горячая реплика майора Каруель, что для счастья Франции надо выгнать оттуда иудеев.

Должен сказать несколько слов о контрразведке 3-й армии. Более образцовой службы мне не случалось встречать. На это тяжелое дело шли к нам, именно сюда, лучшие люди, честные, неутомимые и храбрые; среди них большинство были с высшим университетским образованием. Поэтому здесь не было места тем ненормальностям и злоупотреблениям, какими иной раз грешили другие контрразведки; в 3-й армии все было чисто и справедливо. Но зато не было ни малейшей поблажки и спуску разрушителям русской государственности. Не покладая рук, зачастую рискуя своем жизнью, чины армейской контрразведки открывали каждую противоправительственную партию, заговор, вылавливали большевицких агитаторов и всех сродственных им, уничтожая социалистическую заразу в корне. Оттого-то и не заводилось эс-эровское предательство в районе моей армии.