Белая Армия

Наше наступление развивалось. Я напрягал последние силы, требовал и добивался того же от всех чинов армии. Все наши боевые задачи были выполнены; было сделано больше, — мы нанесли три сильных удара большевикам, — в центре, на севере и на юге, выполнив часть задачи 2-й армии, разбив красных везде.

Как недавнему участнику всех этих боев, этого нового подвига русской армии, — мне трудно описать его достаточно полно и ярко. Найти подходящие краски, осветить события, их причинность и значение — дело будущего историка. Я должен только указать на общий ход событий и на самую сущность происходившего. Ведь армия, которая отступала четыре месяца, прошла с этими тяжелыми отступательными боями свыше двух тысяч верст, не только не развалилась, но не потеряла своей боеспособности и духа; более того, — армия нашла в себе самой силы, — ибо резервов с тылу подано не было, — нашла силы перейти в решительное наступление и нанести полное поражение врагу. Случай не бывалый.

— «Это только одни русские могут делать такие чудеса: после двух тысяч верст отступления перейти в такую удачную контратаку,» говорил совершенно искренно английский генерал Нокс в его последний приезд ко мне в армию.

Ведь ясно для каждого, что такое напряжение и такой успех могли быть результатом только полной веры в свое дело со стороны всех масс наших, нашей чисто народной армии. Эта вера двигала на чудеса, а чудеса создавали дальнейший подъем и удесятеряли силы. Вместе с тем росла уверенность в окончательной победе национальной идеи над черными враждебными силами кровавого интернационала. Никогда не были мы так близки к победе, как в эти дни. Но главная трудность заключалась теперь в том, что наши ряды все более и более редели, красные же наоборот, с каждым днем усиливались; они вливали, подавая непрерывно с тылу, подкрепления из своих запасных частей, они повернули на восток еще одну дивизию*) и конные части, направленный было на Деникинский фронт.

*) 21-ю советскую.

19-го сентября я вновь пригласил к прямому проводу главнокомандующего, доложил ему обстановку и затруднения, настойчиво просил о присылке пополнений; иначе было немыслимо ставить новые боевые задачи, тратить свои силы, добиваться успеха, чтобы потом все потерять. На этот раз я получил определенные обещания, что мне будет прислано в течении первой недели десять тысяч пополнений, на вторую неделю еще десять тысяч и кроме того партизанская бригада полковника Красильникова.

Этого было достаточно и вполне удовлетворило бы армию. Имея это обещание, мы напрягли новые усилия и продолжали сбивать красных с каждой позиции, гнать их к Тоболу.

Операция свелась теперь к труднейшему и мало результатному фронтальному наступлению, которое не могло уничтожить армию противника, оставляя его тыл и пути отступления без разрушения. Это произошло вследствие двух причин: во-первых, 3-й армии пришлось бить своим правым флангом на север вместо юго-запада, чтобы помочь 2-й армии; а во-вторых, и это главное, — масса конницы, сосредоточенная на нашем левом фланге, после успеха в бою под станицей Пресновской, после разгрома 5-й и 35-й советских дивизий, проявила очень большую пассивность и потеряла много времени, вместо того, чтобы стремительно вынестись к Кургану и разгромить тылы красных, отрезать их силы от переправ на Тоболе. Ну, на это были свои оправдания: иррегулярность молодого Сибирского казачьего корпуса, плохой конский состав его, запутанные и противоречивые задачи, поставленный ему Главковостоком. Была упущена блестящая и большая возможность обратить нашу первую победу в разгром красных.

Поэтому-то нам и приходилось в течении более двух недель, шаг за шагом, бить большевиков в целом ряде непрерывных боев, производя постоянные маневры одними и теми же силами. При этом надо сказать, что эти силы наши были численно меньше действовавших против нас красных. Почти на каждом участке многоверстного фронта армии нашим частям приходилось атаковать сильнейшего противника. Это было возможно только при постоянных перегруппировках и перебросках полков и дивизий с одного фланга на другой, чтобы создавать в нужных местах перевес в силах. Можно представить, как эти форсированные марши и маневры утомляли войска. Бои, упорные и жестокие, так как большевики не только оказывали нам стойкое сопротивление, но и сами пытались переходить в контратаки, — бои с каждым днем уменьшали наши силы. Тыл же по прежнему оставался безучастным и не подавал подкреплений.

Многочисленный просьбы и доклады о тяжелом положении вызывали успокоительные ответы и обещания. И это было еще хуже, так как в ожидании этих обещанных свежих резервов, рассчитывая на них, мы расходовали свои последние силы. Чтобы докончить начатую операцию и опрокинуть красных за Тобол было введено в боевую линию все, опять включительно до моего личного конвоя; я отправил две роты егерей штаба 3-й армии генералу Каппелю, на три дивизии которого в конце операции выпали самые трудный задачи, так как в полосе железной дороги большевики сосредотачивали всего больше своих войск, прибывающих в эшелонах из центральной России.

Серый сентябрьский день, дождик, мелкий и назойливый, сеял уже вторые сутки и развел ужасную грязь. Из частой сетки его проглядывали полуоголенные желтые перелески, унылые снятые поля, маленькая железнодорожная станция со взорванной красными при отступлении водонапорной башней. Здесь стояли две роты егерей, готовых идти на фронт. Обходя ряды их, я видел в глазах всех офицеров и солдат одно желание идти и победить, уверенность в успехе. Ведь весь сентябрь мы всюду били большевиков, гнали их по всему фронту.

С бодрой песней и с молодым блеском возбужденных близким боем глаз шли егеря на поддержку волжан. Тонула в туманной дали дождливого дня их колонна, сливалась в мутное движущееся пятно, таяли и терялись в воздухе могучие аккорды русской военной песни...

Через несколько часов егеря вошли в боевую линию, новый порыв, и последняя станция перед Тоболом была взята. Даже такой незначительный прилив свежих сил мог дать решительные результаты!

На другой день привезли раненых. Две моих егерских роты потеряли из трехсот человек более ста убитыми и ранеными, но зато помогли сломить последнее сопротивление большевиков, взяли много пулеметов и захватили в плен целый советский батальон. Я обходил раненых. В углу лежал молодой егерь с обвязанной головой, — пуля пробила ему череп. Белая повязка с проступившей кровью закрывала лоб и падала на опущенные ввалившиеся глаза. Лежавший рядом егерский офицер с простреленной грудью доложил мне, что раненый в голову егерь кинулся первым на пулеметы и упал раненым уже после того, как прикладом свалил большевика-комиссара.

Я взял у адъютанта Георгиевский крест и осторожно, чтобы не разбудить раненого, приколол его на грудь егерю. Но он открыл глаза, большие блестевшие радостным блеском, и начал быстро говорить, двигая с трудом своими запекшимися губами:

— «Благодарствую, Ваше Превосходительство... ох... покорно благодарю,» и он нежно, торопливо гладил и новенький крест на черно желтой ленте, и мою руку. «Как эт-то мы побежали в атаку ... пулеметы их трещат, наши стали падать ранеными ... ну, залегли мы в канаве... Вижу я ... ох ... вижу красные солдаты руки поднимают кверху, сдаваться хотят... Мы было к ним, а тут как раз из леса выбежали комиссары и давай красноармейцам грозить револьвертами ... ох...»

— «Помолчи лучше, голубчик, тебе нельзя говорить,» остановил егеря доктор.

Тот перевел на него глаза, посмотрел строгим, мимолетным взглядом и зашептал еще быстрее.

— «Смотрю я, красноармейцы заругались с комиссарами; один комиссар взял, да как стрельнет в голову одному своему пулеметчику, а он все руки кверху поднимал ... идите, значит, — мы то, — берите нас... Упал тот замертво. Ну, не стерпел я, прыгнул и побежал в атаку... Бегу и все норовлю комиссара большевика достать. А он в меня все стрелит. Ну как добежал, да как хвачу его прикладом, так он и повалился.»

Усталый егерь откинулся на подушку и снова закрыл глаза.

Через несколько коек дальше встает при моем приближении другой егерь, молодой безусый парень и стоить, неестественно как-то согнувшись в пояснице. Тихая ласковая улыбка трогает его бескровные губы.

— «Мы, Ваше Превосходительство, вместе с им в атаку бежали...»

— «Куда ранен?»

— «Вот сюды, в живот,» показывает он пальцем.

— «Как, в живот? Чего же ты стоишь, когда лежать должен.»

— «Никак нет, Ваше Превосходительство, я могу стоять, когда начальство...»

— «Доктор, почему он не в постели и не перевязан?»

— «Да, он, очевидно, не в живот ранен, — с такими ранами не стоят на ногах. Куда ты ранен, голубчик?» обратился доктор.

— «Да, вот сюды,» ткнул себе пальцем на живот егерь.

— «Не может быть, Ваше Превосходительство, он что-то путает.»

— «Ну, осмотрите его сейчас же.»

Положили егеря, раздели. Оказалось, ранен пулей в живот навылет и еле перевязан полевым санитарным пакетом.

Большинство наших раненых в этот период не хотели эвакуироваться в тыл и после нескольких дней госпитального лечения просились обратно на фронт. Так все понимали необходимость поддержать тех героев, которые изнемогали в непосильных боевых трудах, добывая для России победу, свободу и жизнь. Не понимал только этого тыл.

Верховный Правитель, вернувшись в Омск от меня, прислал также свой конвой, который вступил в бой под начальством своего командира полковника Удинцова и оказал много помощи. Но все это были капли в море; тыл пополнений для наших частей не давал.

Я не могу описать и сотой доли тех блестящих боевых дел, которые совершили войска 3-й армии. Каждый день был наполнен подвигами. Все части работали одна перед другой. Участник трех войн, перевидавший в течение моей двадцатилетней офицерской службы много боев, сражений, нескончаемую вереницу картин напряжения воли и геройства человеческих масс, я свидетельствую, что никогда не было выносливости, самопожертвования, подъема и храбрости, подобных тем, которые Русская народная армия проявила в эту осень 1919 года. Люди шли и дрались сутками и неделями почти без отдыха, зачастую не получая пищи, полуодетые и плохо снабженные. Но они шли вперед. И умирали, и побеждали. Ибо они видели перед своими духовными очами образ Великой Родины с окровавленным телом, в рубище, с печальными, как само горе, глазами, в которых стояли слезы позора и отчаяния. И призыв...

Благодаря беззаветному самопожертвованию командного состава, наших офицеров, и вере в успех, — была достигнута полная согласованность в действиях, постоянная поддержка и помощь друг другу.

Только все это и давало возможность довести дело до конца. 31-го сентября, после месяца непрерывных боев, красные были отброшены за Тобол.