Белая Армия

Насколько поредели за время этой операции ряды 3-й армии, как мало осталось бойцов, можно судить из таких фактов; при наступлении наши действия основывались главным образом на широком применении маневра; почти всюду нам удавалось комбинированными действиями и обходами бить превосходного в числе противника. Почти в каждом деле брали в плен красноармейцев, иной раз по нескольку сот человек. И вот в конце сентября этих пленных красноармейцев держали неделю, другую в ближайшем

тылу, сводили в запасные роты, учили и тренировали, отбирали все вредное-зараженное, коммунистов и других партийных работников, — и затем вливали эти запасные роты в наши боевые полки. Это были последние наши ресурсы; красноармейцы пополняли белые войска. И они шли охотно, наряду с нашими старыми офицерами и солдатами; с их глаз спадала грязно-красная повязка, они убеждались, что белая армия идет в смертный бой за Русское народное дело, чтобы спасти его из хищных крючковатых рук интернационала, этого всемирного Шейлока.

Армия не получала пополнений с тыла, ни одно обещание Главковостока выполнено не было; армия в это время уже не имела своих запасных частей, да и не могла их иметь со времени своего преобразования в неотдельную.

Плохо было и со снабжением. Наступил октябрь, конец сибирской осени, с длинными холодными ночами, с заморозками; а все наши части были одеты по летнему, большинство не имело даже шинелей. Усилились заболевания, все поголовно были простужены; только сильная природа и выносливость русского человека позволяли геройским полкам нести боевую службу в открытом поле круглые сутки.

В конце сентября начали прибывать части партизанской бригады полковника Красильникова. Я вздохнул облегченно,

— получалась возможность закончить операцию и дать время нашим дивизиям по очереди отдохнуть и набраться сил. Был составлен план, что генерал Каппель получит партизанскую бригаду и ею усилить свой последний удар, чтобы на плечах красных переправиться через Тобол и занять город Курган.

Но как раз, когда бригада сосредоточилась и была готова к выполнению этого плана, мною был получено категорическое приказание главнокомандующего генерала Дитерихса: спешно погрузить части Красильникова в эшелоны и направить их через Омск на Тюменьское направление в 1-ю армию Пепеляева, где большевики все это время теснили наших.

Этим распоряжением срывался весь план действий. Настроение наших частей, обрадованных полученной поддержкой, должно было неминуемо упасть; 3-я армия лишалась возможности закончить операцию и захватить западный берег Тобола с Курганом. Да и сама партизанская бригада, настроенная бодро и горевшая желанием войти в победоносные войска наши, выводилась из них и получала новую, неясную для нее задачу. Кроме того при этом судорожном и хаотическом действии непростительно терялось драгоценное время,

— партизаны рисковали проездить по железной дороге и совсем не принять решительного участия в боях. Буквально все доводы были против этого приказа. Но приказ был боевой и требовал поэтому немедленного исполнения. Я донес Главковостоку по телеграфу все соображения и получил в ответ подтверждение о немедленной отправке бригады Красильникова.

Своими силами мы могли только отбросить большевиков за Тобол. И то было достигнуто многое. Мы получили теперь возможность оставить в передовой линии половину дивизий, выведя остальные в армейский резерв. Здесь началась усиленная работа по приведению наших усталых частей снова в боеспособное состояние; полки отдыхали, мылись в банях, пополнялись. Надо отметить, что население этого района, испытавшее власть большевиков только в течении одного месяца, так их возненавидело, что почти поголовно шло добровольцами; кроме того, возвращались в свои части все легко раненые и больные. Ежедневно шли с тыла большие их партии; настроение в армии было в высшей степени бодрое, уверенное, приподнятое. Все стремились к новому наступлению после небольшого отдыха. И если бы мы тогда получили с тыла обещанные двадцать тысяч людей, то красные полчища были бы рассеяны за Тоболом, наши сентябрьские успехи развились бы в полную победу. Россия, может быть, была бы освобождена от большевиков!

Но пополнения не прибывали. Все телеграммы, настойчивые просьбы и требования оставались без ответа. Тогда, организовав оборону на Тоболе и наладив работу в армейском резерве, я отправился лично в Омск, чтобы добиться присылки необходимых подкреплений для армии, резервов и снабжения ее теплой одеждой.

Историческая столица Омского правительства показалась болотом после свежей и деловой обстановки армии. Большой город кишел толпой здоровых, молодых чиновников, барахтался в кучах бумажного перепроизводства и совершенно не понимал того опасного и критического положения, к которому мы подошли, израсходовав свои лучшие силы в Тобольской операции, когда мы гнали красных двести верст.

Я провел три дня в Омске. И то, что я увидел там, тогда же наполнило сознание мыслью, что положения почти безнадежно.

Пульмановский вагон Главковостока. Внутри большой письменный стол, заваленный бумагами, в углу стоит несколько хоругвей и знамен, висит значок братства Св. Креста. За столом сидит с утра и до поздней ночи, зачастую до 3—4 часов, генерал Дитерихс. Сильно постаревшее за последний год лицо; молодые умные глаза тщательно прочитывают груды бумаг; бегает карандаш в худой небольшой руке и набрасывает короткие резолюции. Склонившись за большим столом, сидит М. К. Дитерихс и пишет, читает, снова пишет, не только весь день, но и часть ночи. От полудня и часов до шести вечера к нему приезжают с деловыми разговорами представители иностранных миссий, офицеры, прибывающие из армий, чины министерств. Долгие разговоры, и опять большой стол, заваленный бумагами... Таков пульмановский вагон, где сосредоточены все нити антибольшевицкого фронта, где должна быть централизована вся воля борьбы за возрождение Росси.

Выслушал генерал Дитерихс от меня подробный доклад о положении армии, о ее нуждах и о том, что напряженiе, жертвы и достигнутый успех требуют немедленного продолжения операций, что неподача немедленной помощи из тыла была бы при этих условиях преступной и гибельной. Несколько раз наш разговор прерывал дежурный офицер, приносивший свежие бумаги и телеграммы. Пришли около часу дня три американских офицера красного креста с предложением организации санитарной помощи армии и тылу.

Генерал Дитерихс, усталый сверх меры, казалось, был вне досягания жизни и настойчивых ее требований; он витал как бы в своих далеких грезах, веря в высшую небесную миссию и в чудесное избавление от большевиков. Все мои усилия разбивались об это ужасное непроницаемое препятствие. Точно на пути выростали и опускались сотни занавесей из блестящей стальной сети; висели, колыхались, упруго поддавались ударам, но поддавались лишь на очень короткое время, чтобы только обессилить и снова упасть прежней, непреоборимой преградой.

Все же в конце концов мне было обещано направить резервы в армию и прислать теплой одежды. Но затем такая фраза:

— «Все это не так важно; мне нужно только во чтобы то ни стало продержаться до конца октября, когда Деникин возьмет Москву. Нам необходимо до этого времени сохранить Верховного Правителя и министров.»

Вместе с генералом Дитерихсом я отправился к адмиралу Колчаку, в его особняк на Иртыше; снова сделал доклад о положении на фронте. Вывод был таков: необходимо немедленно продолжать наступление, гнать разваливающихся красных, чтобы до наступления морозов занять горные проходы Урала; для этого необходимо выполнить три условия, — немедленная присылка пополнений, теплой одежды и координация действий всех армий.

Адмирал Колчак выслушивал, как всегда, внимательно весь доклад. Он сидел теперь оживленный и смотрел прямо своими светлыми черными, как ночь, глазами, качая часто головой в знак согласия. А в конце я услышал повторение почти дословно той же фразы:

— «Я знаю, как армии трудно, но ничего, — продержитесь до конца октября, когда Деникин возьмет Москву»...

Вечером в тот же день за обедом и после него я имел длинный и совершенно близкий разговор с адмиралом. Он, еще более оживленный и полный надежд, и как будто даже помолодевший вследствие последних успехов армии, много и горячо говорил, высказывал свои задушевный мысли.

— «Вы не поверите, Константин Вячеславич, как тяжела эта власть. Никто не понимает; думают, что я цепляюсь за нее. А я бы сейчас отдал тому, кто был бы достойнее и способнее меня...»

В то время уже начали ходить слухи, направляемые какой-то скрытой, центральной интригой, о том, что генерал Деникин стремится стать сам во главе всего Русского дела, а с другой стороны, что генерал Дитерихс подготавливает переворот и намерен захватить власть в свои руки.

— «Все равно ведь,» продолжал адмирал, — «не может Русский народ остановиться ни на ком, не удовлетворится никем. Будь то человек — солнце, нашли бы пятна и раздули их. И это естественно. Нельзя вычеркнуть истории великого народа, нельзя насиловать его характера, свойств и всего уклада»...

— «Как Вы представляете себе, Ваше Высокопревосходительство , будущее?»

— «Так же, как и каждый честный русский. Вы же знаете не хуже меня настроения армии и народа. Это — сплошная тоска по старой, прежней России, тоска и стыд за то, что с ней сделали...»

— «В России возможна жизнь государства, порядок и законность только на таких основаниях, которых желает весь народ, его массы. А все слои русского народа, начиная с крестьян, думают только о восстановлении монархии, о призвании на престол своего народного Вождя, законного Царя. Только это движение и может иметь успех.»

— «Так почему же не объявить теперь же о том, что Омское правительство понимает народные желания и пойдет этим путем?»

Адмирал саркастически рассмеялся.

— «А что скажут наши иностранцы, союзники? .. Что скажут мои министры?»

Верховный Правитель развил мне свою мысль, что необходимо идти путем компромиссов, и он, местами противореча сам себе, защищал точку зрения, что временное соглашение с эс-эрами найти нужно, так как их поддерживают все «союзные» представители. Видно было, что адмирал устал в борьбе и уже уступал.

Два дня, проведенные в Омске, прошли, как долгий нудный сеанс тяжелой кинематографической ленты. Толпа, наша русская, простая, близкая, верующая в успех дела, в то, что ее ведут верно и неуклонно к концу страданий. Многоэтажные Омские министерства и канцелярий, наполненные той же милой русской толпой с сильно вкрапленными гнездами вредных бездарных политиканов и партийных работников. Разнохарактерный дивертисмент иностранных военных и гражданских представителей, поющих интернационал на мотив русских народных песен. А в темных углах, в тылу армии, куется упорно и искусно измена, готовятся сети, чтобы опутать ими восставший и свободный Русский народ, повалить его снова, и снова предать его во власть хищному и беспощадному врагу.

На третий день я вернулся к себе в армию, вернулся как в тихий светлый дом, к здоровому трезвому делу. Вернулся наполненный всевозможными обещаниями помощи армии, но еще более неуверенный в их исполнении.