О Белых армиях » Мемуары и статьи » К.В. Сахаров. БЕЛАЯ СИБИРЬ. (Внутренняя война 1918—1920 г.) » ГЛАВА III. Подвиг Армии. 10.

ГЛАВА III. Подвиг Армии. 10.




А до чего необходима была помощь в то время! Вот одна из многих картин. 30-й Сибирский стрелковый полк выведен в резерв на три дня, чтобы дать людям время отдохнуть, поспать, помыться в бане, сменить белье. Пополнили ряды полка, чем могли, что набрали сами из выздоровевших, из добровольцев, да из армейских офицерских школ. И через три дня полк получил приказ снова идти на позицию, чтобы дать возможность отдыха другой части. 30-й полк выстроен в карре около станции Лебяжья; посредине стоит аналой и священник в потертой золотой ризе служить панихиду по воинам, павшим в сентябрьских боях. Идет перечисление длинного списка имен...

— «Учини их в месте злачне; месте покойне ... иже жизни свои за веру и Святую Русь положиша, и сотвори им...»

И мощные рыдающие аккорды несутся по степи.

— «Ве-е-е-чная па-а-а-мять, ве-е-е-чная па-а-мять...»

После панихиды служится напутственный молебен о даровании успеха и победы. Затем я обхожу ряды полка, разговариваю с офицерами и стрелками. Большинство из них одеты в летнее. Редко, редко сереют пятнами суконные шинели.

— «Да и те достали от комиссаров, когда гнали большевиков к Тоболу,» докладывает командир полка.

А вот стоить стрелок в летней рубахе, с полным походным снаряжением, но на место штанов спускается вниз простой грубый мешок, одетый как юбка. Старые брюки его износились, новых не достал, а прикрыть наготу нужно было. Вот он взял и одел мешок, один из тех, в которых возят хлеб и муку. И еще несколько таких же фигур виднелось в рядах славного, геройского полка.

Больно было смотреть, — эти люди шли безропотно и охотно на боевую службу, в передовую линию, где приходилось круглые сутки, под дождем и на ветру, при утренних заморозках быть на посту. Омск и весь тыл не хотели верить критическому положению; там все имели одежду, там имелись даже запасы ее, как то выяснилось позднее.

Наши части, выведенные в армейский резерв, пополнялись очень медленно, своими средствами, при тех скудных источниках, которые остались в армии после преобразования ее в неотдельную. А надо было спешить, чтобы нанести красным войскам, пока они не оправились, еще одно поражение и прогнать их за Уральские горы.

Это было необходимо и дало бы тогда полную победу. Пленные красноармейцы и перебежчики от них показывали в один голос:

— «Вся красная армия решила, что, коли белые будут гнать, дойдем до Челябинска с боями, а там все рассыпимся, разбежимся и комиссаров перебьем.»

Нашими разведчиками был захвачен и доставлен в штаб армии приказ начальника 27-й советской дивизии Эйхе от 5-го октября. Там было два характерных места. Товарищ Эйхе объявлял выговор «товарищу командиру полка» за то, что тот подошел с рапортом, держа одну руку у козырька фуражки, а другую в кармане.

— «Прием недопустимый с точки зрения революционной дисциплины,» заканчивал начальник красной дивизии.

Затем он описывал, как во время его смотра 238 советского полка вдруг неожиданно показалась из леса кучка конных и раздались крики: «казаки, казаки!» Весь большевицкий полк разбежался по полю в одно мгновенье, как стадо испуганных овец.

— «К стыду красноармейца,» заканчивал большевик генерал Эйхе, — «это оказались не казаки, а наши же товарищи — конные разведчики, производившее учебную конную атаку»...

Необходимо было воспользоваться этим временем и таким настроением красной армии; надо было спешить с нашим переходом в наступление. Для этого вся наша армия работала днем и ночью, приводила в порядок и усиливала дивизии, выводимые в резерв. Были составлены планы и расчеты новой операции.

Севернее нас, 2-я армия так и не смогла выйти на Тобол и отбросить красных за реку. 8-го октября Главковосток прислал мне приказ — ударить моими резервами на север, повторить маневр первой половины сентября, чтобы помочь 2-й армии выполнить ее задачу. Этот приказ вновь разрушил весь план нашего дальнейшего наступления за Тобол; кроме того, не получив с тылу до сих пор почти ни одной роты пополнения, мне приходилось тратить последние силы на выполнение второстепенной задачи.

Но в военном деле приказ выше всего; для солдата любого ранга — это святая святых. Донеся о серьезном положении в армии, о неполучении до сего времени пополнений и о разрушении плана операции, я быстро передвинул резервы к северу и ударил красных во фланг. Большевики отступили, 2-я армия получила возможность выйти на Тобол.

Зато наше собственное положение сделалось очень непрочным. 3-я армия занимала фронт по реке Тоболу около двухсот верст. Из одиннадцати дивизий в армейский резерв было выведено шесть, а остальные пять дивизий могли, понятно, охранять реку на этом пространстве только тонкой цепью аванпостов. Успех нашего дела был возможен при одном условии: усиление армии и немедленный переход снова в наступление по всему фронту.

Больше месяца я добивался этого безрезультатно. 13-го октября мною была послана последняя телеграмма Главковостоку ); в ней я доносил, что красные вливают интенсивно пополнения в свои ряды, готовясь к активным действиям, и что положение создается крайне серьезное, критическое.

К несчастью, через день начались подтверждения этого, начались жестокие уроки за преступную небрежность тыла. Большевики перешли в наступление, начали форсировать переправы через реку Тобол. Три дня мы опрокидывали все их попытки, причем целый ряд официальных донесений и рассказов наших раненых подтверждали картину, что красные полки идут в атаку, буквально подгоняемые пулеметами и плетьми комиссаров.

Надо сказать, что к этому времени организация красной армии вылилась в такую форму: каждая армия состояла из нескольких дивизий, дивизия делилась на три бригады, каждая силой в три полка. Эта система тройных подразделений, взятая, очевидно, из германской армии, была проведена до низу. При каждой бригаде была еще четвертая часть, «интернациональный» отряд, состоявший из латышей, мадьяр, евреев, китайцев и небольшого числа русских, партийных фанатиков-коммунистов. Эти «отряды особого назначения», снабженные обильно пулеметами располагались всегда в тылу, за войсками первой линии, и служили для специальной цели усмирения всякого неповиновения или восстания, да чтобы подгонять свои войска вперед, в атаку. Они расправлялись беспощадно, сея без разбора и суда — смерть.

К этому времени до того выявилось преступное отношение бывших союзников России к нашему национальному делу и к белой армии, что всюду, — и в армии, и в лучших общественных организациях, и среди отдельных деятелей, начала выбиваться наружу мысль: раз союзники в Версале вершат свой мир, то не лишнее было бы и нам, национальной России, не признающей Брест-Литовска, войти в переговоры с Германией. На наших недавних и навязанных нам противников начинали смотреть не только с чувством миролюбивым, но с зарождающимся просветлением об общности судьбы, а следовательно и интересов. Среди же народных масс никогда не было враждебного чувства, а тем более ненависти к германцам. Этому свидетели те десятки тысяч военно-пленных немцев, которые и тогда еще оставались в Сибири.

Мною был отправлен в Омск к Верховному Правителю мой помощник генерал-лейтенант Иванов-Ринов с докладом обо всем этом; также я доводил до его сведения мнение армии, что было бы очень полезно войти с германскими кругами в непосредственные переговоры, что этим путем мы, быть может, приобретем настоящее содействие и помощь в нашей священной борьбе. Адмирал ответил мне, что он разделяет этот взгляд, но запросит, прежде чем принять решение, генерала Деникина. Так вопрос этот и затянулся...

На четвертый день большевикам удалось переправиться через Тобол южнее города Кургана, прорвав растянутое положение Уральского корпуса. Несмотря на героическое сопротивление наших частей, которые несли огромные потери убитыми и ранеными, нечем было парализовать этого прорыва; большевики устремились в него, стараясь снова выйти к железной дороге, в тыл нашей армии.

Целую неделю продолжалось жестокое сражение по всему фронту армии. Многочисленные атаки большевиков отбивались нами всюду, где только были наши части. Но красные лезли в промежутки, шли степями, без дорог, выходили в тыл. Ижевская дивизия с 14 по 19 октября была отрезана совершенно и окружена большевиками; и не только пробилась сама, но нанесла красным несколько частных поражений и привела с собою свыше двухсот пленных.

17 октября я поехал к Уральскому корпусу и там в деревне Патраково попал вместе со штабом корпуса в окружение большевиками; пришлось для контратаки деревни направить все силы до личных конвоев моего и командира корпуса включительно.

В это же время большевики вышли другим направлением и грозили отрезать штаб корпуса от остальных частей армии и от железной дороги.

Нестерпимо мучительно было переживать эти дни, когда кучки храбрецов, только что совершавших победоносное движете к Тоболу, теперь были принуждены отступать из-за преступной инертности тыла. Были принуждены драться в бессмысленной и безнадежной обстановке, не имея возможности перейти в наступление самим, что только и могло дать нам новый успех и окончательную победу.

Красные за это время не потеряли ни одного дня подготовки, большевики влили в их ряды пополнения, усилились свежими частями и были числом сильнее нас во много раз. 3-я же армия так и не получила обещанных пополнений, а от боев, от непрерывных операций сила ее таяла, таяла с каждым днем.

Вот документальный цифры из сведений, представленных штабом 3-й армии Главковостоку, о потерях убитыми и ранеными за время с 1 сентября по 15 октября 1919 года:


офицеров
солдат и казаков 
Уфимский корпус480
8358
Волжский корпус
224
3960
Уральский корпус
227
4814
Степная группа
57
638
Итого
988
17770

Из наших полков выбывали лучшие, гибли храбрейшие русские офицеры и солдаты, цвет нашей армии. Но главное — всего хуже было то, что падала надежда на успех и вера в дело.

В 1915 году при натиске Макензена, после знаменитого Горлицкого прорыва Русская Императорская армия отступала, как затравленный лев, отбиваясь чуть не голыми руками. Преданная беспечным тылом, армия не роптала, несла неисчислимые жертвы и проявила силу величайшего подвига, большего, чем подвиг победы, — без надежды на успех, на скорое избавление от мук, без призрака славы — армия дралась день и ночь всю весну, лето и осень 1915 года на полях Галиции, Польши и Прибалтийских провинций. И не было тени мысли о том, чтобы бросить тяжкий боевой пост, уйти из борьбы. Русская Императорская армия выполнила свой долг перед страной и союзниками, чтобы дать время им подготовиться и ударить по германо-австрийским силам с запада.

Аналогичный, но еще большей красоты, подвиг был совершен Русской армией в 1919 году на полях холодной Сибири. Полуодетая, на половину растаявшая, еще более преданная беспечным и преступным тылом, наша армия была снова подобна затравленному льву. Так же отходила она, огрызаясь на каждом шагу и не помышляя ни о чем, кроме выполнения своего долга.

И также с надеждой смотрела на запад, где теперь армии генерала Деникина были на пути к Москве. Рвались к ней. И ждали дня, когда святыни Кремля будут очищены от нечисти интернационала.