Белая Армия

Цепь злодеяний, совершенных иностранной интервенцией в Сибири, дополнилась еще и предательством чехословацкими вожаками самого адмирала Колчака — в руки их политических единомышленников и соучастников, в руки эс-эров.

Впоследствии чешские политики выпустили обращение к Сибири; в нем они заявляли, что, взяв адмирала Колчака под свою охрану, чехи предали его «народному суду не только, как реакционера, но и как врага чехов, так как адмирал приказал атаману Семенову не останавливаться перед взрывом тоннелей для того, чтобы задержать чешское отступление на восток».

Каждая черточка всех этих действий, их попыток обелиться и оправдаться путем нот и обращений — перлы самой, беззастенчивой подлости смешанной с наивностью, граничащей с глупостью. Это А. В. Колчак-то реакционер! Да если он отчего и погиб, отчего рухнуло и возглавляемое им дело, — так это главным образом, оттого, что он делал слишком много уступок, терпел социалистов в своем кабинете министров, отказывался признать и объявить партию эс-эров противоправительственной, вредной и врагами народа, неоднократно упоминал в своих декларациях о созыве по приходе в Москву «учредительного собрания», наконец обещал и издал даже указ о созыве в Сибири «земского собора».

Кроме всего, — чехи постоянно заявляли, и в последний раз в пресловутом ноябрьском меморандуме Гирса и Павлу, что они не хотят и не считают себя в праве вмешиваться во внутренние русские дела. Следовательно, какое им могло быть дело до реакционности того или другого из русских деятелей!

Тотчас после ареста Верховного Правителя чехами на станции Нижнеудинск, совет министров как-то сам собой распался, и большинство их уехало на восток; а в Иркутске тотчас же образовался политический центр, состоящий из трех авантюристов, харьковского спекулянта Фельдмана, Косьминского и подпоручика — дезертира; этот «политический центр» объявил себя носителем Российской верховной власти. Первое распоряжение министра финансов этого нового правительства, жидка-фактора и партийного эс-эра, Патушинского было телеграфное приказание управляющему Владивостокской таможней Ковалевскому: «Беспрепятственно и без всякого досмотра пропускать к погрузке на пароход все, что пожелают вывезти чехи, в виду их заслуг перед Россией».

Российское государственное достояние, двести восемьдесят тысяч пудов золотого запаса, чехи довезли до Иркутска, причем было установлено, что по дороге один вагон, т. е. тысяча пудов, был ими разграблен («Чехи и С-Ры» статья в газете «Дело России» № 10. 1920 г.). В Иркутске золото было сдано своим людям, тому же политическому центру; на сдаточной ведомости были подписи спекулянта Фельдмана и еще какого-то рядового эс-эра, бывшего владельца ресторана в Иркутске.

Эс-эры и их политический центр продержались в Иркутске только восемь дней, после чего власть была захвачена большевицким совдепом во главе с агентом Московской советской власти. Чехи сумели сговориться и с ними.

Где нашли Патушинские и компания заслуги перед Россией: теперь ли, в предательстве чехов, или в их выступлении летом 1918 года, когда они, добиваясь личной безопасности, потревожили русский муравейник. Ответ ясен — помощь Московскому интернационалу, погубление русского дела — вот заслуга перед Россией, по мнению Патушинских.

И ведь представить себе только, что все это проделывалось на глазах всех союзных стран, — ибо эти глаза существовали тогда еще в Сибири в лице высоких комиссаров и военных миссий; все они внимательно и пытливо следили за разворачивавшимися событиями, ежедневно ставя о них в известность Париж, Лондон и Нью-Йорк. Знаменитая в истории фигура, достойная быть поставленной на ряду с Искариотским Иудой, французской службы генерал Жанэн телеграфировал в Париж, что «доблестные» чехословаки по его приказанию передали золотой запас политическому центру.

Место не позволяет еще подробнее развернуть и вырисовать все детали этой картины, как военно-пленные России под командой французского генерала топтали в грязи и крови все, что было в России национального, честного, готового до конца остаться верным долгу: очевидно, за то, что простецкая наша страна слишком усердно спасала Париж; видно, это была расплата за то, что Святая Русь положила за дело союзников в Мировой войне свыше трех миллионов своих лучших сынов убитыми в боях.

Цель настоящего очерка — лишь обрисовать в общих чертах те трудные условия, в какие было поставлено дело белых со стороны пресловутых интервентов, как были собраны и подготовлены ими силы, враждебные национальному возрождению России, как было совершено предательство.

Передав в руки эс-эров Верховного Правителя, сдав политическому центру русский золотой запас, чехословацкие эшелоны продолжали свое движение на восток. По пути они захватили наличную кассу Иркутского казначейства и клише экспедиции заготовления государственных бумаг для печатания денежных знаков; купюры их они начали усиленно печатать, преимущественно билеты тысячерублевого достоинства. (»Чехи и С-Ры» статья в газете «Дело России» № 10. 1920 г.).

На их пути встретился еще один крепкий русский район — Забайкалье с Читой, где сохранилась русская национальная сила под начальством атамана Семенова. Чехи знали, что им не пройти мимо этой заставы безнаказанно.

Но и здесь они находят помощь интервентов-союзников. Ян Сыровой сосредотачивает несколько эшелонов к станции Мысовой и к городу Верхнеудинску, высаживает свои части и, при содействии и вооруженной поддержке 30-го американского пехотного полка, нападает внезапно на русские части; после короткого боя чехи и американцы обезоружили эти отряды атамана Семенова. Разоружение в Верхнеудинске сопровождалось похищением восьми миллионов казенных денег. («Чехословаки» статья Славянофила в газете «Дело России» № 14. 1920 г.).

То же самое собирались чехи проделать и в Чите, главной квартире атамана Семенова, но там был уже район охраны железной дороги японцами; со стороны их командования чехи встретили серьезный отпор, вступать с ними в бой не посмели, а обратились к заступничеству своего соучастника и руководителя Жанэна. Союзным концертом было оказано на японцев давление, после чего атаман Семенов был принужден разрешить чехословакам проезжать через Читу на восток, но с условием, чтобы ни один чех-солдат не смел выходить из поезда на станцию и в город.

Первые чешские эшелоны вышли в полосу отчуждения Восточной-Китайской железной дороги и добрались до Харбина. Вот как описывает это очевидец («Чехословаки» статья Славянофила в газете «Дело России» № 14. 1920 г.):

«Интересную картину представлял Харбин в дни прохода чешских эшелонов. Прежде всего прибытие чехов отмечалось резким падением курса рубля. Китайские менялы сразу учитывали, что на рынок будет выброшено много рублей и играли на этом. Меняльные лавки были полны чехами, менявшими русское золото и фунты кредиток на иены и доллары. На барахолке шла бойкая распродажа движимая имущества, начиная от граммофонов и швейных машин и кончая золотыми брошками и браслетами.

На станции же железной дороги распродавались рысистые лошади и всякого рода экипажи.»

Целые мешки сибирских кредитных билетов, частью похищенных, частью напечатанных самовольно, были выпущены чехами на Харбинский денежный рынок. Во Владивосток они представили для обмена 100 миллионов свежих купюр тысячного достоинства.

То были первые эшелоны. Задние же в это время еще находились западнее Иркутска. Казалось бы, что для пропуска их на восток, чехам необходимо было выгнать боем большевиков, засевших в Иркутске, выхвативших там власть из рук эс-эровского политическая центра. Чехи отлично знали, что белая русская армия окажет им в этом самую действительную помощь. Но руководители чехословацкого воинства во главе с Яном Сыровым остались верны себе до конца. Они предпочли пойти с комиссарами на мировую и заключили форменное условие, где было предусмотрено, какое расстояние должно быть между последним, задним чешским эшелоном и авангардом советской красной армии, кого еще чехи должны выдать большевикам, в каких условиях они должны обезоруживать отряды нашей, белой армии; негласно чехи снабжали местные красноармейские банды оружием и боевыми припасами.

Больше того — они возили в своих поездах большевицких агитаторов; доставили во Владивосток представителя Московского советского правительства жида Виленского; предоставили в распоряжение большевиков пользование чехословацкой войсковой почтой. Словом дошли до предела.

Бесконечно тяжелое положение было многих русских офицеров, добровольцев, беженцев и женщин, так как многие отбились от нашей армии, шли и ехали одиночным порядком. Так как русских поездов не было и вся железная дорога была набита исключительно чешскими эшелонами, то естественно, что все они обращались за помощью к чешским офицерам, рассчитывая на их самое примитивное благородство, а главное из-за безвыходности положения: приходилось спасать жизнь от большевиков и эс-эров.

Чаще всего чехи отказывали русским в их просьбе поместиться в вагонах, где просторно ехали их нижние чины, наши военно-пленные, и везли грузы. Иногда они принимали, но затем на одной из следующих станций выдавали большевиками

За разрешение проехать в нетопленном конском вагоне чехи брали от пяти до пятнадцати тысяч рублей, или золотые вещи; но и плата не всегда гарантировала жизнь и доставление до Забайкалья, где была уже безопасная от большевиков зона.

Около станции Оловянная из проходящая чешского эшелона было выброшено три мешка в реку Онон. В мешках нашли трупы русских женщин. Нет возможности установить хотя бы приблизительно синодик погубленных и преданных за этот период.

Благодаря случайно спасшемуся полковнику барону Делинсгаузену выяснилась вся грязь предательства чехами славного Сибирского казака, генерал-майора Волкова и его небольшого отряда.

Генерал Волков отбился от армии и не мог догнать ее. Между тем наседали красные с запада и появились банды с востока, от Иркутска; тогда около станции Ангара Волков обратился за помощью и спасением к начальнику стоявшего там чешского эшелона.

— «Впереди никаких красных нет,» ответил тот, — «Вы смело можете двигаться вдоль полотна, но только торопитесь.»

В 1? верстах от станции отряд был встречен залпами; первыми выстрелами был убит генерал Волков и смертельно ранена его жена. Из всего отряда спаслись только шесть человек с бароном Делинсгаузеном. По возвращении на станцию они были встречены словами:

«Как!.. Вы не пробились? Ведь красных было так мало...»

Через короткое время большевики подошли к станции, и все шесть спасшихся были выданы им по приказанию того же начальника эшелона. Все выданные были расстреляны; только барону Делинсгаузену удалось спастись буквально чудом. Подробный рассказ его приведен был тогда же, по прибытии его в Харбин, во всех Дальне-Восточных газетах.

Для полноты впечатления о степени предательства, надо сказать несколько слов и о том, в какое положение была поставлена этим стадным стремлением на Восток чехов 5-я польская дивизия, которая формировалась также в Сибири и находилась под покровительством Франции и под главнокомандованием того же Жанэна.

Чтобы не дать возможности полякам продвинуть их санитарные поезда и семьи раньше чешских эшелонов, — что было опять таки только справедливо, — чехи поставили на главных путях западнее станции Клюквенной три пустых замороженных эшелона.

На предложение поляков отдать чехам двадцать паровозов со всем имуществом за пропуск на восток двух польских санитарных поездов и трех эшелонов с семьями, был получен по телеграфу ответ от Жанэна и Сырового, что «план эвакуации остается неизменным».

Назревало кровавое столкновение польских частей с идущим в хвосте бегущего стада, 12-м чехословацким полком; для предупреждения его, командир последнего заверил честным словом польское командование, что он уберет замороженные составы и откроет путь. Так тянулось дело три дня.

Путь не был очищен. С запада надвинулись части красной армии, которыми и была пленена 5-я польская дивизия; капитуляция состоялась на условиях, дававшим полякам возвращение на родину.

Но, ясно, что после сдачи оружия большевики все эти условия нарушили. Свыше двух тысяч офицеров и солдат были посажены за проволоку, из остальных составили рабочие команды и отправили в Сибирские рудники, а семьи — женщин и детей выбросили из вагонов на тридцатиградусный мороз.