Белая Армия

Я несколько отойду назад и позволю себе рассказать впечатления от одного боя, в котором мне пришлось участвовать.

Мы пришли в это большое иногороднее село поздно. Части генералов Маркова и Богаевского успешно разогнали большевиков и мы подошли к переправе через реку Белую.

Село было почти пустое. В волостном управлении, куда я зашел из любопытства, я неожиданно увидел большую лубочную картину, изображающую жизнь и подвиги Суворова.

Нам отвели большую хорошую хату, владельцы которой бежали. Как я уже говорил, местность эта поставляла много большевиков в красную армию. В печке мы нашли что-то вкусное, почти готовое, брошенное второпях хозяевами, не ожидавшими быстрого наступления армии. Нашли даже и что выпить, благодаря чехам из конвоя ген. Алексеева, великим мастерам для этих розысков.

Тут же я нашел «сонник». Очень хороший сонник с алфавитным указателем лиц и предметов, которые хорошо или не хорошо видеть во сне. Я открыл его на слове «журналист» и вот что я прочел: «видеть во сне Журналиста встреча с мазуриком или с человеком. который любит, что плохо лежит.»

Какова была моя обида!

В другом месте я нашел «Всадника без головы» Майн Рида. На обложке был изображен конь, у которого дым шел из ноздрей, на нем сидел всадник, одетый в мексиканский костюм, у которого к седлу была подвязана его веселая, улыбающаяся, краснощекая, усатая голова.

Утром мы вышли к переправе. Передовые части уже вели бой на той стороне реки. Речка Белая, горная прозрачная, быстро бежала, не скрывая артиллерийских снарядов, которые побросали в нее удиравшие большевики, у которых их было слишком много.

Неприятельская артиллерия старательно обстреливала переправу, но без особого успеха. Мост был цел. Сзади нас, наша артиллерия стреляла куда-то вправо. Бой разгорался.

На той стороне моста, ген. Корнилов лично останавливал все повозки и всех способных носить оружие ссаживал и выстраивал. Когда я подошел к этой группе людей, нас уже было человек около 200. Нас разбили на взводы человек по 25—30 и повели.

Знаменитый Керенский герой, так называемый «матрос» Баткин, незаметно смешался с толпой свиты ген. Корнилова и не пожелал рисковать своей драгоценной жизнью.

Командовал нами пожилой, близорукий подполковник, весьма не воинственного вида. Он повел нас налево к камышам, где нам приказано было залечь и ждать приказаний,

Я до сих пор не участвовал в этом походе в бою. Под Кореневской нас вывели в охранение, но кроме разрывов, и не очень близких, мы ничего не видели. Под Березанской большевики слишком скоро уходили, чтобы видеть их. Под Усть-Лабинской нашу группу, бывшую в охранении, обстреляла артиллерия, но участия непосредственного мы не принимали.

Здесь дело казалось серьезнее. Впереди нас была долина и потом довольно высокие холмы. Пока мы сидели и курили, к нам подошли барышни Энгельгардт, которым я стал читать «Всадника без головы», что заставило их задремать под лучами солнца.

Вскоре, однако, нас рассыпали целью и мы медленно стали подходить к холмам, прикрывая с левой стороны обоз. Нашим отрядом командовал георгиевский кавалер полк. Дэйло. Как оказалось, нашей задачей было пройти по возможности левее, чтобы прикрыть обоз, входивший в узкое дефиле.

Перед нами проходила какая-то часть. Впереди, с офицерами шел мой знакомый, капитан Капелька. Увидев нашу сборную команду из старых офицеров и вооруженных штатских, он весело закричал нам, что мы «обозный легион смерти». Больше я его не видел. В этом бою он был убит.

Мимо нас проехал ген. Романовский, начальник штаба ген. Корнилова, и приказал двигаться вперед на холм. Артиллерия большевиков заметила и нас, и обоз, и снаряды стали рваться ближе.

Мы быстро пробежали к оврагу и стали взбираться на крутой склон. Местность отсюда была довольно ровная, но большевиков видно не было. Однако, они еще недавно были здесь, так как кое-где лежали их трупы.

Как только мы взобрались на склон, нам было приказано продвигаться как можно скорее вдоль холмов по направлению обсаженной дороги и нескольких сараев и выбить оттуда большевиков.

Я впервые участвовал в атаке. В той войне, будучи телефонистом, мне не пришлось, с оружием в руках, участвовать в боях.

Лишь только мы показались на гребне, по нас открыли ружейную и пулеметную стрельбу. У построек стали заметны перебегающие фигуры. Несколько человек из нас, и я в том числе, побежали к каменному сараю, мы залегали, стреляли, и вновь бежали.

Как тяжело было мне бегать. Когда-то я был одним из первых бегунов Петербурга, но теперь я задыхался, ноги по вспаханной земле не шли, противника я не видел и стрелял из своего очаровательного мексиканского карабина больше наугад.

Было очень жутко. и противен был свист пуль, особенно, когда затрещал пулемет.

Мы оторвались с одним офицером сильно влево к небольшому сарайчику, откуда по нас стреляли. 

Подойдя к нему, мы залегли и стали стрелять. Мне страшно стало думать, что там сидит какой-то русский человек, который старается меня убить. и в то же время поднималось какое-то чувство спорта, желание его покончить. Очевидно, он успел выбраться до нас, так как, когда мы вошли в сарай, никого в нем не было. Лежала бутылка от водки, к сожалению пустая, вещевой мешок и краюха хлеба, которые я забрал.

В это время, снизу, с той стороны реки, по нашей цепи открыли артиллерийский огонь. Я, повторяю, был совершенным дилетантом в этом деле и не соображал ясно, какова моя задача. Задыхаясь на перебежках, я смотрел только на то, как бы мне не отстать от других и, незаметно, с моим соседом мы все более уходили налево.

В это время над самой нашей головой разорвалась шрапнель и зашуршала по прошлогодней соломе. Мы упали на землю.

Впечатление было такое, что нас должно было тронуть, но, подняв голову, я увидел совершенно целого пор. Гаусмана и в двух или трех стах шагах убегающую фигуру здорового, плотного человека с винтовкой в руке.

Мы бросились за ним. Это был очевидно тот самый, который отсиживался в сарае.

Он залег за бугорок и стал в нас стрелять. С каким удовольствием старался я попасть в этого соотечественника, как глубоко оскорбительными казались мне его пули, свиставшие около нас. Мы стали обходить его с боков, обстреливая неудачно его. Справа от нас, когда мы уже видели его рыжую голову, неожиданно появился офицер в бурке и закричал нам, чтобы мы его взяли живьем.

Рыжий большевик очевидно еще больше задохся, чем я, и не мог бежать. Он кому-то отчаянно махал рукой. Неприятельские снаряды ложились Уже дальше, вправо, не причиняя вреда, и эта охота за человеком, должен сознаться, была необычайно увлекательна.

Через мгновение, мы обошли его и он должен был сдаться. Правда, ОН было пробовал защищаться, но удар прикладом по спине пор. Г. заставил его бросить винтовку и он послушно пошел в наш тыл. Это был обыкновенный здоровый мужик с темно-рыжей бородой, лет 45.

Что могло заставить его воевать против нас? Какая злоба увлекала этого человека? Во имя каких идеалов старался он, так неумело, убить нас?

Позднее, на походе, я часто видел его в толпе пленных, уныло шедших за одной из повозок. Он мрачно и сосредоточено шагал, смотря в землю, а я вспоминал со странным чувством, что вот идет человек, который хотел убить меня и которого я хотел убить. Рядом с ним обыкновенно шел высокий тонкий дьякон, как говорили предавший на смерть своего священника.

Какая страшная вещь — гражданская война.

На допросе, как говорили, он показал, что шел «повидать своих детей». Это с винтовкой и с набитым патронташем.

* * *

Теперь уже мы слишком удалились от своей цепи. Видна была внизу у берега большевицкая батарея в два орудия, которая изрядно посылала довольно невинные снаряды по нашему направлению. 

У дороги заметна была большевицкая беготня, но ясно было, что они уже не удержатся. Тогда, еще лишенные офицеров, большевики не могли выдерживать наступления и там, где их не было в несколько раз больше наших, они не выдерживали натиска.

Мы подошли к сараям, из которых ушли наши враги, и присоединились к нашей цепи. Приказано было дальше не продвигаться, так как справа от нас отряд большевиков обходил наш отряд.

В это время я увидел, спокойно идущих, во весь рост, не кланяющихся пулям (а как я почтительно приветствовал их!), наших барышень Энгельгардт. В своих черных платьях, на желтом фоне скошенного поля, они являлись прекрасной целью, чем непреминули воспользоваться большевики.

Нужно было приказать им, и очень энергично, чтобы они легли, раньше чем они согласились это сделать.

Большевики уходили. Вскоре мы увидели у нас направо наши части, взобравшиеся на дорогу и преследующие большевиков. Их артиллерия стала замолкать. Нас сменила другая часть и мы стали отходить к гребню холма, откуда мы повели наступление.

У большого стога соломы, за которым мы посидели и покурили, мы нашли чьи-то подштанники, самовар, пустую бутылку водки и милого веселого щенка. Очевидно здесь была нарушена какая-то идиллия.

Щенка взяли с собой и пошли дальше, получая изредка противоречивые приказания, то двигаться вперед, то назад. Наш полуслепой командир сам мало что понимал. А я никак не мог понять, к чему была эта кадриль под огнем, хотя, правда. и затихающим.

Наконец мы добрались до кустарника, где, недалеко от трупа красноармейца, я нашел новый мешок, хлеб и прекрасный сот меда, которым я с удовольствием поделился.

Нас отвели к гребню, лицом к реке и оставили в выжидательном положении. Под нами, на нашей стороне речки, был рассыпан в цепь отряд ген. Боровского (кадеты, студенты и другие молодые люди.), прикрывавшие наш отход от нажимавших большевиков. Мост через реку Белую горел.

Хотелось очень есть, но нельзя было уходить до заката солнца. Неожиданно, к вечеру, вдруг из лощины, по которой отходили на станицу Рязанскую наши части и обоз, которые мы прикрывали, раздалось «ура». Мы тоже немедленно подхватили это «ура», сами не зная его причины.

Оказалось, что в штаб ген. Корнилова прибыл доблестный полк. Б» пробравшийся через большевицкие линии и нашедший кубанцев. Через два перехода мы должны были соединиться с долгожданной армией. Это известие, распространенное в войсках, и послужило поводом радостному «ура».

Это «ура» имело еще и другое следствие. Большевицкая стрельба затихла. Они представили себе, что наши войска переходят в атаку и убрались. Они вообще не любили себя беспокоить по ночам.

Затихла стрельба; внизу снялся отряд Боровского и мы стали отходить. Через холм мы вышли на дорогу. «Главные» силы шли правее нас. Обоз, оказывается, попал под обстрел и только счастье спасло ген. Алексеева. В его повозке разрывом шрапнели был смертельно ранен австриец-кучер и ранена лошадь.

Бедный молодой австрийский студент! Он попал в плен во время нашего галицийского наступления, как военнопленный служил в каком-то имении на Кубани, был забран в большевицкие войска, попал к нам в плен и умер от большевицкой же шрапнели, направленной невидимой немецкой рукой.

Как много приходилось в этом странном существовании думать о странной таинственной судьбе.

Как эта война, этот бой, в котором я только что участвовал, не походили ни на войну, ни на обыкновенный бой. Все это была фантазия гражданской войны.

Мы шли на Екатеринодар, но фактически мы отступали, все время разбивая врага. Что это было, наступление или отступление?

Кругом нас, и после победы, бушевало большевицкое море и наш остров, где свила себе гнездо наша Родина, все двигался дальше. У англичан есть хорошее выражение «a runing fight».

Об этих фантазиях гражданской войны думалось мне часто во время похода. Да и я сам, в своем штатском виде, журналист, разве я не был такой фантазией.

Так думал я, старательно и гордо шагая после победы, таща за собой пулемет, меняясь с другими.