Белая Армия

Мне хочется поделиться воспоминаниями о моих случайных встречах, если только это можно назвать встречами, с великим русским патриотом, с собирателем Добровольческой Армии, с генералом Михаилом Васильевичем Алексеевым. Пусть простят мне смелость, с которой я берусь писать о том, чье имя принадлежит истории, чьей деятельности грядущие историки наших дней, посвятят свой лучшие страницы, светлая память о ком всегда будет жить в сердцах всех истинно русских людей. Но в грозном и сумбурном вихре событий, которым мы все были захвачены, рядовые обыватели делались свидетелями, а иногда и действующими лицами исторических событий и сталкивались в повседневной жизни с людьми, которых, увы, уже нет с нами, но каждое воспоминание о которых близко и дорого нам. И я бережно храню в душе несколько неизгладимых воспоминаний о встречах с людьми перед памятью которых я преклоняюсь, о событиях подлинно героических, свидетельницей которых Бог дал мне счастье быть и которые сохранили во мне непоколебимую веру в русский народ и будущее восстановление России в прежнем величии.

Позвольте же передать вам, как умею, встречи мои с Михаилом Васильевичем Алексеевым, не как с начальником штаба Верховного Главнокомандующего, не как с основателем и вождем Добровольческой Армии, а как с русским человеком горячо верующим, глубоко любящим Россию и страдающим за нее и ее сынов, таким большим и таким бесконечно простым русским человеком.

Февральский переворот застал меня в г. Могилеве, где муж мой служил в штабе Верховного Главнокомандующего. В те сумбурные дни, в Ставке, как и по всей России, царило полное смятение и только генерал Алексеев, принявший на себя бремя ответственности за судьбы Армии, работавший день и ночь, руководя операциями на внешнем фронте, ведя борьбу за жизнь Армии с новой властью, преступно разлагавшей ее неуместными и легкомысленными реформами, находил еще время вникать в жизнь Ставки, не давая ей уклоняться от прежнего русла. Ставя благо России превыше всего, не щадя своего слабого здоровья, не заботясь о немилости нового правительства, Главнокомандующий боролся до последней возможности с разрушителями России. И вот, в это то время напряженной борьбы, судьба столкнула меня с генералом Алексеевым в минуту запечатлевшуюся на всю жизнь в моей душе. Было 6-го мая, день Рождения Государя Императора. Я пошла помолиться в церкви Ставки, в которой всегда молились Государь и Наследник, а во время своих довольно частых посещений Ставки и вся Царская Семья. Не могу передать чувства горести и невольного негодования охватившего меня при входе в церковь. Церковь, в которой всегда молился Государь, церковь, которая бывала переполнена толпою людей, в которую приходилось пускать только по билетам, была пуста в день Рождения Государя, в этот, такой тяжелый для Него, год, несмотря на то, что в Ставке все еще оставались на прежних местах. Было два, три приезжих с фронта офицера, несколько Могилевских обывателей, несколько случайно забредших баб и никого, решительно никого из ставочных. С грустью слушала я прекрасную службу и, глядя на пустой левый клирос, обычное место Царской Семьи, вызывала в памяти образ Государя, прелестные детски чистые личики Наследника и Великих Княжон, еще так недавно видневшиеся оттуда, и горячо молила Бога сохранить их. Служба незаметно подходила к концу. Протопресвитер Георгий, имевший мужество молиться о здравии Государя и его Семьи, в те дни, когда даже с церковного амвона зачастую говорились хвалебные речи разрушителям России, вышел с крестом. Я прошла вперед и тут только увидела в правом приделе, скрытого колонной, на коленях перед образом Богоматери генерала Алексеева. Весь поглощенный молитвой, с просветленным лицом, по которому катились крупные слезы, он несомненно молился не о себе. Я видела много раз людей молившихся искренно, отдававшихся целиком молитве, но другой такой молитвы я не видела и, верно, не увижу никогда.

Еще раз в Могилеве я видела Михаила Васильевича в печальный день его отъезда оттуда, когда смещенный с поста Главнокомандующего «его высокопревосходительством» господином присяжным поверенным Керенским, с наглой самоуверенностью игравшим судьбами Армии и России, он уезжал в Смоленск, насильно разлученный с Армией так верившей в него и видевшей в его мудрой опытности свою опору. Как не походил этот скромный отъезд на помпезные путешествия г-на Керенского. Эта «жемчужина русской революции» перевозилась не иначе как в поезде Государя, в сопровождении не столь блестящей, сколь многочисленной свиты различных прихлебателей, и ревниво следила, чтобы официальные власти встречали ее по церемониалу, превосходившему торжественностью встречи Высочайших Особ. Отъезд генерала Алексеева был прост, как и все, что он делал. Прост был приказ, которым он прощался с Армией, просты его прощальные слова, обращенные к его многолетним сотрудникам, но какой искренней любовью, какой скорбью о России были проникнуты эти простые слова и как величественно выделялись они на фоне пышных и бессодержательных фраз, извергаемых в таком обилии в то время, богатое театральными эффектами, так дорого стоившими России. С каким тяжелым чувством собрались в тот памятный день, на платформе Могилевского вокзала, все офицеры старой Ставки, говорю старой, потому, что в то время уже прибыл в Могилев генерал Брусилов со своими приспешниками, но ни у него самого, ни у кого либо из них, не хватило такта приехать на вокзал проводить бывшего Главнокомандующего, или хотя бы нарядить почетный караул до Смоленска, что сделал по собственной инициативе, доблестный командир Георгиевского батальона, полковник Тимановский, несмотря на протесты Михаила Васильевича, расстроенного этим лишним доказательством любви и глубокого к нему уважения. На вокзал генерал Алексеев со своей всегдашней пунктуальностью прибыл минута в минуту. Видимо сильно взволнованный своим отъездом, он обошел, на прощанье, всю группу провожающих, с каждым обменялся сердечным рукопожатием, каждому нашел сказать несколько простых, искренних слов и тотчас же скрылся в вагоне отходящего поезда, увозя с собой столько искренних напутствий и благословений и оставляя всех в страхе и неизвестности за судьбы Армии, лишенной его мудрого руководства. В самом непродолжительном времени и Россия, и Армия, и маленькая Ставка увидели кого они лишились в лице Алексеева. Скажу о том, что видела сама: с его отъездом при благосклонном участии Брусилова, пошедшего рука об руку с г-ном Керенским в деле углубления революции, в Ставке водворилась полная дезорганизация, и началась вакханалия процессий, митингов и всего подобного, практиковавшегося уже по всей России, но еще не знакомого Ставке, благодаря присутствию там генерала Алексеева.

Год 1918 — первый поход, Добровольческая Армия... Где найти слова, чтобы говорить о них, да и нужны ли они? Не говорит ли красноречивее всяких слов о героической борьбе, мужественных смертях, беспримерных подвигах, меч в терновом венце, национальное знамя воздвигнутое героизмом — прекрасная эмблема первого похода, символ самопожертвования во имя Родины. Генерал Богаевский сказал когда-то: «Знак первого Кубанского похода, дает участникам его единственное право — глядя на него вспоминать все трудности этого похода». Нет, не только это, он в наши дни дает право гордиться именем Русского, он говорит о том, что Родина, подвиг, честь не пустые слова, что не перевелись еще рыцари на Русской Земле, что России есть еще кем гордиться, что не умрет страна у которой есть такие сыны.

Восемнадцатый год, кто же забыл его. Поэт сказал :

— И не надо забвенья, пусть всегда живет в нашей душе воспоминание о тех грозных годах, осеняемое памятью о всем истинно прекрасном, что дала нам Добровольческая Армия и ее вожди. Восемнадцатый год, когда я теперь возвращаюсь к нему памятью, у меня невольно напрашивается одно сопоставление, мне вспоминаются прекрасные очерки Короленки из жизни Уральских казаков и рассказ о странствиях ходоков, посланных Уральцами, в конце прошлого столетия, на поиски легендарного Беловодского Царства истинной веры. Какой трогательный и трагический анахронизм эти суровые мечтатели, отправляющиеся в наш практичный торгашеский век, разыскивать сказочную Беловодию, руководясь смутными преданиями и легендами об этой обетованной земле. Какая вера, какая тоска по прекрасной Беловодии влекла их. И не походили ли на них первые добровольцы и последовавшие за ними тысячи людей, отправлявшиеся в 18 году со всех концов России на Дон и Кубань, в поисках своей Беловодии, истинной Великой России. Не так же ли блуждали они сред чуждых им озверелых масс одержимых большевизмом, веря и боясь верить, что, где-то там еще сохранился уголок Русской земли, где высоко держится национальное знамя, где не попираются Божеские и человеческие законы, где ведется упорная борьба за жизнь России. Не так же ли шли они влекомые верой и любовью к России, руководясь лишь смутными слухами доходившими до них, не останавливаясь ни перед какими препятствиями. Сколько отважных, имена их Ты Господи веси, погибло на этом пути, где путеводными огнями горели имена Алексеева, Корнилова, Деникина. Добровольческая Армия, трижды благословенная Беловодия, почему не дано нам вернуть то время и вновь очутиться на пути к тебе?        

В восемнадцатом году и мне довелось пережить счастье попасть в Добровольческую Армию. Как забыть тот день когда из замученной, залитой кровью, заплеванной красными тряпками, декретами, семечками Москвы, я попала на гостеприимный Дон, в Новочеркасск, эту тогдашнюю столицу нашей Беловодии. Не раз в пути, проезжая чрез изуродованный на немецко-украинский лад Киев, с его добровольным лакейством, опереточными войсками, нелепым языком, через Ростовский вокзал, украшенный неизвестными мне дотоле Донскими флагами и к сожалению, слишком хорошо знакомыми немецкими касками, я начинала сомневаться, да полно, существует ли она эта прекрасная «Беловодия»? Не сказка ли это, которой утешают себя измученные, изверившиеся люди? Но нет, я попала в Новочеркасск, увидела дорогое трехцветное знамя, настоящих русских людей...

В Новочеркасске опять увидела Михаила Васильевича Алексеева в церкви, на отпевании мальчиков-добровольцев, погибших в первом походе. Посреди величавого Платовского собора возвышалось девять деревянных детских гробов. Чья преступная рука осмелилась принять на себя кровь этих детей, чьи имена, подвиг, страданья известны одному Богу? Кто были они, восставшие за честь и спасение Родины, пытавшиеся слабыми детскими руками воздвигнуть русское знамя втоптанное в грязь изменниками, продавшими Россию. Имена их не удалось восстановить, родные не провожали их к месту последнего успокоения. Они погибли смертью храбрых в партизанском полку, тела их предали отпеванию и готовились хоронить с воинскими почестями. Но никогда матери не разыщут их безымянных могил, не оросят их своими слезами. За их гробами стоял и плакал тот, чей призыв вдохновил их на подвиг, за кем они пошли оставив семью и дом. Как любящий отец оплакивал генерал Алексеев убитых мальчиков партизан, на месте родителей за их гробами шел он на кладбище и там у свежих могил сказал с грустью и горечью — «Я бы поставил им памятник — разоренное орлиное гнездо, в нем трупы птенцов и на нем написал:

«Орлята умерли, защищая родное гнездо, где же были в это время Донские орлы?»

Е. КОВЕРНИНСКАЯ.