Белая Армия

Собралась компания артиллеристов. Народ все больше молодой, живой, веселый и хороший. Все сгрудились к столу. И только в стороне сидит один — должно быть «старшой». Лет он средних, и не то, чтобы сумрачный, однако нрава серьезного, но только пока не разговорится, а заговорит — тоже зубоскал. И вот пошла молодежь языками щелкать: того заденет, этому попадет, и слова их не злые, но едкие, как перец в нос, а иной раз уж такие острые, как тонкие иглы.

Один из них, который посмелее да посмешливее и говорит: «Господин полковник, а господин полковник, расскажите что-нибудь серьезное, надоело смеяться!» «Старшой» осклабился, но за словом в карман не полез: «Что ж, смейтесь! Полезен нашему командирскому здоровью ваш крепкий смех. Ну, да коли уж надоело и устали вы смеяться, то слушайте!— расскажу, но из другой области.»

Все придвинулись теснее, потому что знали и чувствовали, что разговор будет о бессмертном народном вожде, их кумире, Корнилове.

«Во время 1-го Кубанского (Ледяного) похода я был в офицерской батарее. На одном из тяжелых переходов наших бесконечных мытарств, нам особенно долго и упорно пришлось работать, чтобы загатить болотистую преграду через камыш, шириной сажен сорок. Сначала прорубили узкий проход, затем вязали нечто в роде фашин и, расширяя все более и более коридор для прохода артиллерии и повозок с ранеными, после сверхчеловеческих «корниловских» усилий, построили путь для движения.

Мы обманули бдительность врага и, демонстрируя и распустив слухи о движении в одну сторону, пошли совершенно в другую. Необходимо было выйти из кольца, которым всегда и везде большевики нас окружали из-за громадного, подавляющего численного превосходства, в то время, как нас была маленькая горсточка. Моя батарея должна была проходить последнею и я уже перевел три орудия, как сзади услышал шум, всплеск воды и падение тяжелого. Корнилов, следивший за переправой, как самый чуткий барометр, кинулся туда, я за ним.

Последнее орудие свалилось и загрязло в болоте со всей запряжкой. После тяжелых усилий вытащили лошадей, но с орудием ничего не могли сделать, а близился рассвет. Тогда я обращаюсь к Корнилову и говорю ему: «Позвольте, Ваше Превосходительство, остаться мне при пушке одному.» Он пытливо, глубоко, но ласково посмотрел и говорит: «Знаю... Не надо... — Вы останетесь только до тех пор, пока рассветет, а потом заберите лошадей, выньте замок и все ценное-нужное, испортите орудие и догоните нас. Храни вас Бог!» — И исчез.

Со мной остались три ездовых при лошадях, и четыре номера, все молодежь, такие же хорошие, как и вы, зубоскалы. Я и говорю: «Господа, несколько минут отдыха и давайте попробуем вытащить орудие. Ведь, слишком тяжелая и какая-то стыдная потеря. Я думаю, что у Корнилова, где-то глубоко осталась надежда, что мы спасем орудие и поэтому он оставил нас здесь.»

От страшной усталости, многих бессонных ночей, я сел и забылся, и единственно помню, как откуда-то появился знакомый мне казак-донец: крупный, с большой бородой, но пешком и еще я слышал, он сказал: «Никто тут Митрия не спрашивал?» И какой-то голос ответил: «А я, Сергей, вот и помоги нам, станичник.»

Вопрос был странный, но, да все равно: — мрак надавил и я, сидя, уснул. Снится что-то неподобное. Митрий уже в шеломе, в стальных доспехах распоряжается княжеской дружиной, да еще и шутит: «Эй, говорит, пращники, что зазевались! Али чудно смотреть на диковинную нашу русскую машину — отродясь и при жизни такой не видали? Ну, живей, живей!» Развевается большая борода, гремят стальные доспехи дружины, быстро и спористо идет работа, — и пушка на этой стороне гати. Князь и дружина побежали в темноту и слышен говор: «Много еще будет работы впереди.»

А тут в сторонке, так в полкамыша от моего места стоит седенький старичок-монах в клобуке с белым крестиком; согнулся и только глаза горят, в руках крест святой, слезы капают из глаз, а крестом он благословляет туда, куда ушел Корнилов, и губы его беззвучно шевелятся. Но вот и он стал расплываться и потонул в тумане. Что-то загремело и я проснулся. «Господин капитан, вот ваша лошадь! Скорее, кажется близко большевики! Орудие просто чудом вытащили и решили вас хоть несколько минут не беспокоить.»

Я сейчас же догнал орудие, приказал номерам сесть и пошел рысью к отряду. Быстро нагнал свою батарею в арьергарде и под потоком нахлынувших впечатлений разговорился со своими и удивленно спрашиваю: Как, Сергей Петрович, так быстро удалось вам вытащить орудие?— «Просто чудо какое-то! Ну, да и Митрий этот самый нам очень помог; вытащили в несколько минут.»

Я промолчал и оставил свою тайну при себе. Не успел я поделиться впечатлениями, как вижу Корнилова. Я кинулся к нему доложить, но он сделал жест рукою — «дескать, знаю». И вдруг впился куда-то в даль, где загорелась заря, упорным, сосредоточенным, но озаренным взглядом. Казалось, что он видит какую-то волшебную панораму и старается запечатлеть все мельчайшие подробности этой дивной картины. Не поворачивая головы к нам, а все куда-то устремленный, он сказал:

«Спасибо вам, витязи древне-русские! От века и поныне вы делаете свое великое русское дело.»

Красавец конь собрался в комок и вдруг порывистым броском, как на стальных пружинах, оттолкнулся от земли задними ногами и легко понесся вперед.»

П. ПАДЧИН.