О Белых армиях » Мемуары и статьи » В память 1-го Кубанского Похода » Безвинные Мученики и Их Искупители. - ГЛУХОВЦОВА.

Безвинные Мученики и Их Искупители. - ГЛУХОВЦОВА.




Безумие и Ужас...

Главный Ужас был не в оглушающем грохоте падавшего векового здания.

Где разрушение, там и треск.

Не в пламени горевших усадеб и длинных аллеях, усыпанных снегом разорванных в клочки драгоценных книг, усеянных обломками разгромленных вещей.

Мирно лежавший русский медведь, поднятый раскаленным железом ненависти, раздраженный запахом свежей крови, оглушенный возбуждающими криками, в слепой ярости ринулся вперед, без разбора разворачивая все, попадавшееся на пути.

И даже не в кровавом озарении долго выношенной, теперь осуществлявшейся, «кровавой мечты».

Всякая революция подготовляется и несет с собой кровь. Главный ужас был во внезапном, на другой день, падении покровов с огромной, руководящей группы интеллигенции. Ею гордилась страна. Она гордилась собой. И обманула и страну, и себя. Сняли покровы и обнаженность зазияла черной пустотой. Ни мудрых государственных мужей, ни сильных людей, ни рыцарей долга, ни «верноподданных Царев слуг». После отречения Императора, в мелкой лихорадке шкурной трусости, в обывательской растерянности, началось поголовное отречение служилой и неслужилой интеллигенции. Отрекались от идеологии, традиций прошлого, от долга, от друзей от самих себя. А все вместе отреклись от России-

«И встал проклятием заклейменный
 Мир холуев, и мир рабов!»

хороня под собой шапку Мономаха, Олегов щит и дружины святорусских богатырей.

Вот почему так изумительно легко, так трагически быстро нала Великодержавная Россия.

Ширились потоки человеческой крови, захлестывала волна подлости и измены. Звериное шло и никто не противоборчествовал. Одни — зайцами запрятались в углы, шевеля настороженными ушами над сложенными чемоданами. Другие с прежней гибкостью позвонков пресмыкались перед новыми владыками, делая революционную карьеру. И только Он один остался верен идее России и сквозь облепившую его липкую клевету сиял чистотой. Свершилось. Добровольно отрекшийся от трона для счастия России, предавался Россией на унижения и муки. Под густой щетиной штыков одиноко вступали в вагон венценосные арестанты. И никто не запротестовал, не поднял голоса в защиту. Молчали верноподданные, вчерашние слуги Царевы. Как Пилаты умыли руки. Тесно окружала огромная свита на парадах, торжествах, выходах и балах могучего Императора величайшей Державы, купаясь в лучах Его блеска. Но на Голгофу сопровождало лишь пятеро, да верными остались двое иностранцев и все до одного низшие служащие, сыны «простого народа».

Кошмарным сном казалась гнусная явь и хотелось уснуть, чтобы не видеть. Прекрасной явью становился приносящий забвение сон и было страшно просыпаться.

Но вот раздался тихо призывный звук трубы: то старый генерал Алексеев звал «верных» искупить безумный грех России.

И скрестились два трагических пути: безвинных мучеников, преданных «врагам» России, и взявших на себя великий подвиг искупления. Два светлых луча с севера и юга прорезали марево Российского безумия и ужаса.

* *
*

На севере, в далеком Тобольске, за наглухо захлопнутыми дверями холодного дома, всеми брошенные, беззащитные, томились царственные узники. Четыре юных прекрасных царевен и болезненно хрупкий царевич. Дети волшебной сказки, короткая жизнь которых была пронизана лучами любви и красоты. Они не знали грубости и злобы жизни, не понимали подлости измены и не было вины за ними, кроме одной — что родились во дворце. И юные души, как не распустившиеся цветы от напора холодного ветра, сжимались от незаслуженных издевательств.

Пьяный хохот звучал вокруг, висла в воздухе грубая брань, неприличные надписи кричали с дверей девичьей комнаты и вздрагивали царевны-дети волшебной сказки, глуша, готовые вырваться, стоны боли, пряча их друг от друга, чтобы не обессилить, не огорчить. Все с кроткой покорностью сносили они. Только временами прекрасные глаза пытливо всматривались в злобно ненавидящие недоуменно спрашивая: «за что?». И быть может, в эти минуты вставали в памяти толпы восторженно приветствовавшего народа. Лазареты, в которых с такой искренней любовью работали они и сиявшие радостной благодарностью лица больных... Лица русского народа?..

Каждый день накладывал новые, глубокие морщины на кроткое лицо Императора. Рвалось от боли за страданье семьи сердце непонятой жены и матери, без остатка отдавшей душу любви и за нее протащенной по грязи.

Но ни одного малодушного крика, ни одного проклятия. Верные России, преданные Россией, они молились за Нее, черным грехом и позором покрывшую себя.

В это время на юге, в Донских и Кубанских степях зажигалась лампада искупленья. В глухую осень, пробираясь сквозь гущу осатанелых людей, стягивались сюда со всех концов страны паломники, охваченные религиозной любовью к России. Офицеры и генералы, русские дети — гимназисты и кадеты, юноши юнкера и студенты, русские девушки и женщины. Постыдно мало собралось их, тысячи три, а против — стомиллионный народ. Но не ведут счета врагам обреченные, а они обрекли себя: кровью смыть позор России, смертью искупить ее грех. И что то мистическое чудилось в этом составе «рыцарей белого ордена». Казалось, дети искупали своей кровью — кровь детей, женщины — женщин, а все вместе — грех народа. И в бушующем океане, затопившем страну незаходящего солнца, черным безумием погасившем солнце, ярко светились две звезды, скрестив лучи в трагизме и величии.

Там, на севере, в терновом венце, кротко перенося непереносимое, одинокая Царская семья, окруженная врагами, сияла величием христианского смирения, чистотой Веры и Верности Родине.

Здесь, на юге, самая маленькая армия в мире, тоже одинокая, окруженная ненавистью многомиллионного народа, добровольно надевала на себя терновый венец, оставаясь верной России.

Там, оклеветанный, в измене обвиненный Император, обрекал на мученическую смерть себя и любимую семью, отказавшись ценой спасения себя и их, продать честь Родины, подписав Брестский мир.

Здесь, на единственном чистом клочке русской земли, бились «лучшие» окруженные толстой стеной штыков, объявленные «врагами русского народа», высоко подняли, затоптанный грязными ногами русский национальный флаг.

Придвигался призрак страшной смерти, заглядывая пустыми впадинами в лицо «узникам». Предчувствовались ужасы пыток, вставали картины последних минут и предсмертной тоской сжималась грудь. Но даже в эти непередаваемые минуты томлении, когда голос жизни властно протестует против насильственной смерти и тогда не сорвалось проклятия, отдававшему на муки народу. И по ночам, томясь смертельной тоской, писала молодая царевна Татьяна:

«Владыка мира, Бог Вселенной, 
«Благослови молитвой нас 
«И дай покой душе смиренной 
«В невыносимый, страшный час 
«И у преддверия могилы 
«Вдохни в уста Твоих рабов 
«Нечеловеческие силы 
«Молиться кротко за врагов».

Сжималось кольцо страданий в пылающих пожаром борьбы южных степях. Голодные, оборвавшиеся, травимые со всех сторон, дрались, не сдаваясь, гордые носители «белой идеи» — один против сотен. Покрывали степи безвестными могилами, поили жертвенной кровью тучные нивы, скатывались в пропасти. Умирали без сожаления, умирали радостно, передавая, холодевшими руками уцелевшим, святой кровью омытое, знамя Великой России.

Яркий светоч, зажженный русским народом триста слишком лет назад у ворот Ипатьевского Монастыря, погашен зверской рукой инородцев, при преступном попустительстве нашем, в высоких стенах Ипатьевского дома. Но не погас другой — факел великого патриота генерала Алексеева. Все ярче разгорался он, и к его пламени собрались лучшие сыны народа.

Гулко разносится но Руси злобный хохот сатаны и гуляет топор палача-иноверца. И все же не напрасно были принесены жертвы, первыми вставшими за Честь России. Они оправдали, искупили грех, смыли позор, дали право всякому русскому высоко держать голову. И не стыдно стало жить. Нерукотворный, вечный памятник создали себе Первопоходники. Их не забудет Россия. В длительные годы позора — они ее Гордость. Поднятая ими — «белая идея» ширилась и крепла, перед подвигом ее не склонились лишь головы предателей.

Слава оставшимся в живых.

Благословенна память павших.