Белая Армия

31-го марта.

Рано утром Корнилов выходил ненадолго из своей комнаты; встретив меня, он спросил, как я провел ночь. На мой вопрос: не будет ли каких-либо приказаний полку? Он ответил: «пока никаких — отдыхайте»!

Персонал перевязочного пункта пригласил меня напиться с ними чаю в комнате, рядом с корниловской. Когда мы уже допивали свой чай, раздался взрыв, и с потолка и со стен посыпалась штукатурка. Но первому впечатлению я подумал, что снаряд разорвался под окном и спросил отшатнувшуюся от окна сестру милосердия, не ранена ли она? Но дыма не было, и я понял, что снаряд попал в комнату Корнилова. Бросившись туда, я вбежал в нее одновременно с адъютантом Командующего армией — это заставляет меня думать, что в момент взрыва Корнилов был в комнате один — может быть, впрочем, адъютанты успели выбежать и теперь возвращались обратно. В комнате ничего не было видно от дыма и пыли. Мы принялись расчищать ее от обломков мебели, и нашим глазам представился Корнилов, весь покрытый обломками штукатурки и пылью.

Недалеко от виска была небольшая ранка, на вид не глубокая, на шароварах большое кровавое пятно. Его вынесли в коридор, а оттуда на носилках понесли на берег Кубани. Корнилов порывисто дышал. Ген. Романовский выбежал из комнаты, отделенной от Корниловской коридором, где он помещался с остальными офицерами штаба. «Неужели убит»? спросил он меня — «без чувств, но дышит». Больше у нас не было слов для выражения переполнивших нас горя и надежды...

У крыльца ко мне подошел ген. Богаевский и приказал вести полк за наш крайний левый фланг к «Садам», где большевики теснили нашу конницу, «пока в бой не ввязывайтесь; вы наш последний резерв, но, в случае обхода с этой стороны, будьте готовы отразить его».

Уже прибыв на новое место, я узнал, что Корнилов скончался, не приходя в себя. Скоро мы получили и приказ генерала Алексеева, посвященный памяти великого русского патриота. В заключение, в приказе говорилось о вступлении генерала Деникина в командование армией.

Для грустных размышлений о погибшем вожде не было времени: показалась наша отходящая конница, затем на опушке «Садов» появилась спешенная конница противника. Приходилось выбирать места для пулеметов и расположить своих 300 стрелков так, чтобы приготовить врагу достойный прием.

Впрочем, дальше опушки «Садов» большевики не пошли, и я простоял целый день в бездействии, не отвечая на безрезультатный огонь противника, патроны надо было беречь для более важного случая.

Не берусь судить, был ли то обход или маневр для парирования обхода нашей конницы, как бы то ни было, большевики удовольствовались вытеснением нашей конницы из «Садов». Я склонен думать, что виденные накануне густые колонны с обозом, двигавшиеся в этом направлений, были беженцы и наименее стойкие защитники Екатеринодара, отходившие на север вдоль Черноморской жел. дороги.

Перед вечером я получил приказ об отступлении, которое должно было начаться с наступлением темноты. Начался новый период жизни Добровольческой армии...

Существует мнение, что, останься жив Корнилов, он погубил бы армию новой атакой. Даже если бы Екатеринодар был взят, говорят сторонники этого мнения, мы в нем были бы окружены, и он стал бы могилой Добровольческой армии.

Конечно, трудно гадать о том, что было бы, но думаю, что высказывающие такое мнение не учитывают значения победы. Не надо забывать, что Добровольческая армия, не знавшая до тех пор неудач, со взятием Екатеринодара, окончательно упрочила бы за собой славу непобедимой. Кубанцы поднялись бы и быстро пополнили бы ряды армии. В случае удачи, мы выиграли бы несколько месяцев, а это по нынешним временам целая вечность*)...

*) Я этим не хочу сказать, что и после смерти Корнилова следовало атаковать. Смерть его произвела на войска удручающее впечатление и новое командование не могло с первых шагов ставить на карту самое существование армии.

Повторяю, трудно гадать о том, что было бы, а еще труднее нам, простым смертным, понять и судить героя. Мир его праху.