Белая Армия

Еще приступая к организации восстания, мы, группа инициаторов волжского движения, неоднократно задавали себе вопрос: как сконструировать власть после свержения большевиков? Кто эту власть имеет право организовать и от чьего имени она должна действовать?

Нам казалось, что, несмотря на факт разгона Учредительного Собрания мы можем действовать только от имени этого Учредительного Собрания. Неважно, что нас немного, но авторитет Учредительного Собрания с нами и только члены этого разогнанного Учредительного Собрания, нормального господина земли русской, могут представлять в данное время на каждом клочке русской земли законную власть. Считая вопрос с созывом Учредительного Собрания для себя ясным и бесспорным, считая также неоспоримыми и права членов Учредительного Собрания на руководство противобольшевицким движением во имя восстановления Учредительного Собрания, мы в то же время полагали, что Учредительное Собрание первого состава, треть членов коего вышла из состава его, не может претендовать на полноту власти. Его роль должна заключаться в том, что оно, доведя борьбу до конца, назначает новые выборы и расходится.

Но так как нет ни органа, ни учреждения, которые были бы в праве распустить Учредительное Собрание, то мы считали, что только само Учредительное Собрание может и правомочно это проделать. Посему Учредительное Собрание первого состава, по нашему мнению, должно было быть созвано. Оно издает избирательный закон, назначает новые выборы, и с этим распускается.

В этом желании во что бы то ни стало созвать Учредительное Собрание первого состава многие наши политические противники видели какой-то ловкий маневр, — чуть ли не шантаж. Дескать, вот, созовут Учредительное Собрание, захватят власть в свои руки, назначат своих министров, а потом и не разойдутся, а как большевики, объявят себя полновластным хозяином земли русской и будут продолжать управлять страной. Тогда и борись с ними!..

Конечно, в той нездоровой обстановке, в которой нам приходилось в то время работать, возможны и, пожалуй, законны, были такие подозрения. Всякие уверения и клятвы в противоположном казались тогда ловкой игрой, ни к чему никого не обязывающей. Так было тогда, но теперь, когда эти страсти улеглись, когда борьба закончена и клочок русской истории, именуемый гражданской войной, канул в вечность, можно говорить с полной объективностью и искренностью, не боясь, что тебя заподозрят во лжи или в политической игре. Посему позволительно на этот вопрос, игравший чрезвычайно большую роль в политической жизни Поволжья и Сибири, ответить со всей искренностью и правдивостью. Я, как один из самых активных участников волжского движения, бывший в курсе всех переговоров и намерений, со всей категоричностью заявляю, что ни у кого из членов Комуча, ни из членов ЦК партии, таких маккиавелиевских настроений и планов не было. Все мы, как члены Учредительного Собрания, так и члены ЦК партии, были искренно убеждены, что Учредительное Собрание первого состава не может претендовать на доверие всего русского народа, и посему, во имя интересов государства, должно быть распущено и, если мы не соглашались на объявление этой ликвидации немедленно, то не потому, как многие думают, что мы хотели кого-то обойти, кого-то обставить, а потому, что на такой роспуск, теперь же, немедленно, без согласия самого Учредительного Собрания, никто не имел права. Роспуск власти, избранной всем народом, даже совершенно авторитетными группами и партиями, убил бы в народных массах всякое доверие к Учредительному Собранию и всякое уважение к юридическим нормам.

Таким образом, наша позиция в вопросе о конструкции власти формулировалась весьма ясно: в будущем — созыв Учредительного Собрания, избранного на основе всеобщего, равного, прямого и тайного голосования. В данное время верховную власть представляет Учредительное Собрание данного состава, в лице Комитета, членов Учредительного Собрания. Правительство, как деловой аппарат, может быть создано только по соглашению с ним. Этой точки зрения держались не только мы, но и большинство других демократических партий и городских и земских самоуправлений. Так, например, чрезвычайный съезд земств и городов в Самаре, в резолюции по текущему моменту, говорит: «В виду невозможности созыва нового Всероссийского Учредительного Собрания должно быть создано единое всероссийское правительство по соглашению Комуча с областными правительствами».

Нас упрекали и упрекают еще до сих пор в том, что мы, захвативши власть в свои руки на Волге, не хотели будто бы поделиться ею ни с кем из других политических партий, занимая все ответственные места членами Учредительного Собрания и членами партии социалистов-революционеров.

Это утверждение не соответствует действительности. Оставаясь верными своему основному принципу вовлечения широких масс русского населения и стремясь к собиранию сил, Комуч в первые же дни своей власти обратился с предложением ко всем существовавшим в Самаре партиям принять участие в создаваемом им правительстве. Эти переговоры об участии во власти были поручены пишущему эти строки, как руководителю, выражаясь политическим языком, ответственному за внутреннюю политику Комуча. В первую же очередь, я опять начал переговоры с социал-демократами, с которыми, как мне казалось, мы можем скорее всего договориться. Развив им вкратце нашу программу деятельности, наши основные тактические и политические принципы, я спросил, могут ли они теперь, когда борьба вооруженная с большевиками началась, принять активное участие в деятельности Комуча и на каких условиях и когда? От социал-демократов вели со мной разговор председатель губернского комитета Лепский и Кабцан. Оба они, примерно, ответили то же, что ответили при первых переговорах, когда я приглашал их к организации борьбы с большевизмом, а именно: оставаясь на тех же позициях, т. е. признания неизбежности вооруженной борьбы с большевиками, они, однако, за свой страх не могут разрешить этого вопроса, до тех пор, пока не получат инструкции от центра или же от высшей местной инстанции, от областного комитета. В ближайшем будущем, заявили они, состоится областной съезд партии, и этот вопрос будет подвергнут там обсуждению. В зависимости от постановления этого съезда, они и будут действовать в данном конкретном случае.

Областной съезд или областная конференция социал- демократов состоялась 16-го августа, в городе Самаре, и на нем была вынесена следующая резолюция: 1) Принимая во внимание, что в настоящий момент перед революционной демократией стоит задача спасения страны и воссоздания единой демократической России, настоятельно требующая максимального сплочения ее сил под знаменем Учредительного Собрания, 2) что эта цель легче и полнее может быть достигнута на почве положительной работы по восстановлению нормальной экономической жизни страны, 3) что один из важнейших моментов подобного восстановления является урегулирование отношений между трудом и капиталом, чтобы, при гарантии свободного развития производительных сил, интересы трудящихся были всемерно охранены методом широких социальных реформ, осуществимых в рамках капиталистического строя, 4) что политика Комитета членов Всероссийского Учредительного Собрания до сих пор, в общем, соответствовала указанным выше заданиям — спасению революции и воссозданию единой демократической России и задания, по заявлению его ответственных представителей, обещают остаться таковыми и в дальнейшем, 5) что при таких условиях долг и обязанность социал-демократов оказать всемерную поддержку Комитету членов Всероссийского Учредительного Собрания в стоящей перед ним грандиозной творческой государственной работе, — Областной Комитет РСДРП территории Всероссийского Учредительного Собрания постановляет санкционировать занятие тов. Майским предложенного ему Комучем поста управляющего ведомством труда»... 

Таким образом, как мы видим, социал-демократы в конце концов формально приняли участие в гражданской борьбе, санкционировав участие в министерстве Комуча их товарища Майского. Они тем самым идейно разрешили всем членам своей партии участвовать в борьбе против большевиков. Нет сомнения, что эта резолюция с.-д. имела для нас большое значение, не только в области моральной, но и практически-деловой. С принятием ее социал-демократы становились окончательно на путь активной поддержки антибольшевицкого движения. До ее принятия очень многие, весьма ценные социал-демократические работники отказывались идти на работу к Комучу, многие союзы отказывались давать добровольцев в Народную армию и содействовать в перевозке военных материалов; газеты занимали какую-то неопределенную позицию и т. д., и т. д. Теперь произошла значительная перемена. Среди партийных работников, к которым мы обратились с предложением принять участие в активной работе, мы нашли полный отклик, а голос с.-д. печати стал чище и определеннее. Но в общем, нужно все-таки отметить, что несмотря на принятие вышеприведенной резолюции, в поведении самарских с.-д. в отношении Комуча замечалась какая-то двойственность или, вернее сказать, невыдержанность. Одна часть работников, использовав формальное разрешение, немедленно же вступила в сотрудничество с Комучем (Преображенский, Майский, Кунин, Белов и др.), другая часть, несмотря на это формальное разрешение, все же продолжала оставаться в стороне от политической жизни и от борьбы с большевиками. Мне думается, что это обстоятельство объясняется тем, что в среде с.-д., очевидно, не было единства во взгляде на гражданскую борьбу и на отношение к большевикам. Очевидно, часть с.-д. до последнего времени продолжала еще занимать позицию, согласованную с ЦК партии, т. е. отказа от гражданской войны и изживания большевизма мирным, эволюционным, путем. Не преувеличу, если скажу, что значительная часть самарских с.-д., высказывая принципиальные симпатии волжскому движению, тем не менее как-то старались держаться в стороне от активного участия в повседневной жизни, как бы считая это дело для них чужим и неподходящим. Что касается рабочих социал-демократов, то они и после вынесения резолюции областной конференции остались при прежних своих воззрениях и настроениях; сочувствуя вооруженной борьбе, они все же сами не принимали в ней активного участия. Активнее содействие было оказано Комучу лишь верхами с.-д. организации, по преимуществу интеллигенцией. Из видных работников приняли участие в работах Комуча лишь 5-6 человек, а именно: Майский, Преображенский, Белов и Кунин. Остальные работники, как Кабцан, Лепский и целый ряд иных видных руководителей с.-д. организации, остались в стороне, оказывая содействие лишь идейное, пассивное, а не активное.

Одновременно с переговорами с социал-демократами, я вступил в переговоры также с представителями к.-д. От них, как и в первый раз, вел переговоры председатель губернского комитета, присяжный поверенный Подбельский. Получив от меня всю нужную информацию, он сейчас же поставил этот вопрос на обсуждение губернского комитета и, явившись через три дня, заявил, что их комитет согласится вступить в переговоры об участии их в правительстве только при одном условии, если Комуч немедленно же откажется от своей позиции в земельном вопросе, т. е. немедленно же издаст приказ, приостанавливающий действие прежде изданных приказов о переходе земли к крестьянам.

Я обращаю внимание читателя на то, что речь шла не об условиях вступления в правительство, а об условиях, при которых могут быть начаты лишь переговоры об этом вступлении. Это обстоятельство Подбельский подчеркнул несколько раз с особенной силой, и добавил, что до тех пор, пока не будет издан таковой приказ, приостанавливающий действие земельных наших распоряжений, не может быть никаких разговоров об условиях совместной работы с Комучем.

Выслушав такое заявление, я спросил его: «А как же быть с землей, которая фактически уже находится в руках крестьян? Отбирать ее у них, или оставить в их владении, и вообще, какой позиции в этом вопросе должен был бы держаться тогда Комуч? Значит, землю необходимо отбирать обратно»? — спросил я.

«Зачем? — ответил Подбельский, — нет в этом никакой необходимости. Пусть остается все в том положении, в таком оно есть в настоящее время. Мы не требуем, чтобы вы немедленно же начали отбирать у крестьян обратно землю, и проводить какую-то иную политику, мы только настаиваем на том, чтобы этот фактический переход земли во владение крестьян не был вами узаконен и предрешен. Пусть вопрос остается открытым впредь до созыва Учредительного Собрания. Как разрешит его Учредительное Собрание, так тому и быть. Но до того момента, с нашей точки зрения, никакая власть не правомочна его решать. Что касается вашей ссылки на принятие закона в первом заседании Учредительного Собрания от 5-го января 1918-го года, то мы ее считаем несущественной, ибо самое это постановление, принятое наспех, при ненормальных условиях, под давлением вооруженных солдат, мы не считаем закономерным. Но мы не можем не только участвовать, но и вести переговоры с правительством, которое санкционирует этот анархический захват»...

Само собой понятно, что после такого ответа представителя к.д. не могло быть и речи о дальнейших переговорах об участии к.-д. в правительстве. То, что для них казалось неправомерным захватом, и то, что им казалось, как закон, принятый Учредительным Собранием, незаконным постановлением, — нами считалось основой всей нашей социально-экономической политики. Я уже сказал выше, что основной базой, из которой мы надеялись черпать все наши силы для вооруженной борьбы с большевиками, считалось крестьянство и, чтобы привлечь крестьянство к активному участию, необходимо было гарантировать ему немедленный переход земли в его владение, и теперь, принявши закон Учредительного Собрания от 5-го января 1918-го года, как основу нашей земельной политики, вдруг отказаться от этого закона и идти на путь урезывания завоеваний деревни — значило бы немедленно же восстановить против себя всю деревню и толкнуть ее, наверняка, в объятия большевиков. Но, помимо этих чисто тактических соображений, мы не могли принять предложения к.-д. и по причинам принципиального значения. Переход земли в руки крестьянства — это одно из самых основных требований нашей программы, каковое выставлялось нами, как членами партии с.-р., в течение долгих лет. Отказаться от него, это значило бы отказаться от самих себя и повторить ошибку Временного Правительства, медлившего с разрешением этого вопроса.

Словом, предложение к.-д. настолько было неприемлемо для нас, что в дальнейшем мы не делали уже никаких попыток, чтобы сговориться с ними о совместной работе. Точно также и к.-д., очевидно, расхождение между нами считали настолько серьезным и глубоким, что также не делали ни одной попытки, чтобы на чем-то договориться, как-то вклиниться в происходящие события и принять активное участие в повседневной государственной работе.

Больше того, начиная с первых же дней к.-д. занимают определенно оппозиционное положение в отношении Комуча. Их орган «Волжский день» начинает вести ожесточенную критику не только по отношению к отдельным лицам Комуча, к отдельным его деяниям, но и против самого принципа власти, отрицая за Комучем какие бы то ни было юридические права на создание всероссийского правительства. Расхождение, как видим, получилось и в этом вопросе коренное. Вначале их критика велась в довольно мирных и терпимых тонах, но чем дальше, чем успешнее развивалась борьба на Волге, тем критика становилась ожесточеннее, непримиримее и страстнее. В конце концов, она вылилась в такие формы, что на нее обратили внимание даже на фронте, и управляющий ведомством охраны счел необходимым вызвать редактора «Волжских Дней» и просить или о прекращении такой ожесточенной критики, или о ведении ее в нормах, приличествующих русской прессе. Дальше стало известным, что часть членов губернского комитета к.-д., во главе с Соловейчиком, секретарем комитета, Богоявленской и Коробовым, организовали комитет по отправке офицеров с Волги в Сибирь. Мне лично было также известно еще и то, что местные кадеты ведут интенсивные переговоры с кадетами сибирскими, но сущности этих разговоров нам не удалось узнать. Кадеты, сочувствуя идейно антибольшевицкой борьбе, в действительности от этой борьбы не только уклонялись, но и сделали все зависящее от них, чтобы подорвать это движение и обессилить его. Насколько эта тактика были верна и соответствовала их планам, не берусь судить, ибо это не входит ни в мои задачи, ни в мои планы. В дальнейшем, как нам всем хорошо известно, к.-д. стали партией государственного переворота и оправдали идеологически как арест Директории, так и все белое сибирское движение, называемое колчаковским.

Чрезвычайно характерна была позиция в отношении Комуча самарских промышленных кругов. Эту позицию лучше всего выявил Г. Неклютин, председатель самарского союза промышленников. Разговоры с ним велись при случайной встрече, полушутя, полусерьезно, но тем не менее и Неклютин и мы понимали, что они имеют большое принципиальное и для него и для нас значение и являются до некоторой степени обязывающими. Встречались мы с Неклютиным в купальне Яхт-клуба, где бывали и он и мы (я и Вольский) почти каждый день. Полушутя, полусерьезно, мы ему сказали, что почему это промышленные круги так слабо нас поддерживают и финансами и участием в работе наших государственных учреждений.

«Неужели вы не понимаете, — говорили мы, — что с провалом волжского фронта восторжествует снова большевизм, и тогда уж большевики будут действовать более решительно, чем они действовали до сего времени. Рассчитывать на сожительство частного капитала с государственным во время власти большевиков не приходится. Нам думается, промышленники это и сами сознают; с другой стороны, большевиков могут победить только социалисты, и с падением власти большевиков, власть может быть только социалистической и никакой иной. Отсюда ясно, что промышленники должны выбирать из двух зол меньшее. Наши позиции вы знаете. Являясь социалистами, мы все же в данное время сохранение частной промышленности считаем в интересах самого же социализма и в интересах государства необходимым»...

На это Неклютин, чрезвычайно умный и образованный человек, впоследствии бывший министром торговли и промышленности в правительстве Колчака, так же, как бы полушутя, полусерьезно, отвечал:

«Мы понимаем разницу между вами и большевиками, но ваша власть, которая нас немного прирежет, но не дорежет, так же нас не успокаивает. Лучше умереть совсем, чем ходить недорезанным. Кроме того, мы знаем, и это самое главное, что вы работаете на нас, разбивая большевиков, ослабляя их позиции; вы, как мне кажется, подрубаете дерево и под собой. Долго вы не можете удержаться у власти, вернее, революция, покатившись назад, неизбежно докатится до своего исходного положения, на вас она не остановится, так зачем же нам связывать себя с вами? Мы будем до поры до времени вас немного поддерживать, немного вас подталкивать, а когда вы свое дело сделаете, свергнете большевиков, тогда мы и вас вслед за ними спустим в ту же яму. Словом, нам невыгодно с вами связываться. Работайте уж вы одни, мы вам мешать не будем, но обессиливать себя, участвуя в вашей борьбе, нам тоже не резон»...

Несмотря на то, что эти разговоры велись в шуточных тонах, с взаимным смехом, тем не менее мы понимали, что в них кроется настоящая психология промышленного класса. Промышленники, — не говорю о всех российских, а о поволжских, — искренно были убеждены в чем я убедился потом из разговоров с другими лицами и целыми группами, что начавшееся обратное движение, как они говорили — контр-революционное, — не задержится на социалистах, а покатится дальше, если не к монархистам, то, во всяком случае, к представителям священной собственности и твердой власти. Они были глубоко уверены, что устранившись от происходящей борьбы между социалистами и коммунистами, они делают весьма умное, даже гениальное дело. Это положение они характеризовали весьма грубой, но меткой, русской поговоркой: «Две собаки дерутся, третья не приставай», а кость-то, говорили они, достанется нам. Мы знали эту их упрощенную позицию, насколько это можно было, пытались ее разбить, но большого значения участию промышленных групп в гражданской войне мы не придавали, на помощь их сил мы не рассчитывали, и поэтому не только серьезных, но и вообще формальных разговоров никогда не вели с ними. Не вели еще и потому, что были уверены в безнадежности этих переговоров, ибо слишком уж велико было противоречие между ними и нами, и согласовать их не представлялось никакой возможности. Если я и позволил себе привести частные разговоры с Неклютиным, то лишь для характеристики той позиции, какую занимали в отношении Комуча ответственные круги промышленников.

Конструкция власти была проста. В центре Комуч, т. е. Комитет членов Учредительного Собрания, как верховный орган управления всей территорией и как законодательная власть. Для управления делами и ведения практической политики был создан совет управляющих ведомствами или совет министров. На периферии — губернские уполномоченные и уездные.

Личный состав правительства был весьма однороден. Из 13-ти управляющих ведомствами было только 3 человека, не принадлежавших к партии социалистов-революционеров. В свое время правая печать видела в этом какое-то преступление с нашей стороны и упрекала в том, что мы сознательно не допускали к участию в правительстве никого из других партий, стараясь всюду и везде ставить своих однопартийцев.

Это было не совсем так. Значительная часть ответственных мест были, действительно, заняты членами партии с.-р., но вины в этом Комуча не было никакой. Из предыдущего мы видели, что только одна партия с.-р. пошла на активную борьбу с большевиками безо всяких оговорок, предоставив в распоряжение Комуча все свои наличные силы. Остальные крупные партии или совсем устранились от борьбы и участия в работе, как, например, партия к.-д., или принимали участие наполовину, как с-д., или, сочувствуя в принципе, старались устраниться от активной работы в учреждениях Комуча, как это делали представители промышленников и вообще буржуазных кругов. Из кого же, из каких кругов должен был выбирать Комуч своих сотрудников на ответственные места, включая до постов министров? Кого же было назначать, кроме с.-р., да частично с.-д.? Ведь, не назначать же было кадетов, кои не только не разделяли позиции Комуча, но всеми средствами старались дискредитировать его политику? Неужели можно винить правительство только за то, что оно не назначало на ответственные посты для проведения своей политики лиц, не сочувствовавших ему по существу? Мы и стремились занять все посты представителями тех партий, кои, разделяя основные наши политические положения, готовы были вести борьбу с большевиками во имя тех принципов, ради которых мы сами начали движение. Когда, например, с.-д. согласились принять участие в названном движении, то из их среды немедленно же были привлечены в учреждения Комуча целый ряд лиц, на самые ответственные посты, включительно до постов министров. Народные социалисты были также привлечены к работе и занимали у нас довольно крупные места. Социал-демократическая организация «Единство», в Самаре весьма слабо представленная, также была привлечена к участию в борьбе. Если и можно нас упрекать, то как раз в обратном, в том, что мы, взяв всю ответственность на себя за волжское движение и возглавив его в центре, не постарались о том, чтобы и на местах, вплоть до самых низших служащих, были люди, преданные нам и разделяющие наши позиции. К сожалению, весьма многие учреждения, многие должностные места, в практической жизни много значащие, как, например, места начальников полиции, комендантов городов, были заняты людьми, нам враждебными, так, например, начальником города Уфы был поручик, все время себя называвший беспартийным, в действительности же оказавшимся весьма правых настроений, а после переворота Колчака самым ярым нашим угнетателем.

Падение Временного Правительства, разгон Всероссийского Учредительного Собрания, объяснялись широкими кругами слабостью, безволием и отсутствием твердости в проявлениях партий, ответственных за деяния этих органов. Успех большевицкой палки, успех большевицкого метода действий, вызвали в массах жажду во что бы то ни стало твердой власти. В твердой власти видели все без исключения спасение от всех бед, постигших несчастную Россию. В ней одной, и только в ней, видели ключ к избавлению от большевиков и от анархии. О твердой власти мечтали, вкладывая, конечно, различные понимания, все круги, как буржуазные, так и социалистические.

Комуч, в лице его первого состава, неоднократно уже упоминаемой мною, пятерки — также поставил себе задачу — создание «твердой власти». Об этом говорилось и на собрании офицеров, созванном на второй же день после падения Самары, и на собрании квартирных советов, и т. д. «Наша первая задача, — говорил, между прочим, на указанном собрании квартирных советов, Иван Михайлович Брушвит, — будет создание твердой власти, не останавливающейся ни перед чем в достижении своих целей. Уроки прошлого нас обязывают».

«Власть должна быть твердой, железной, — говорил член Учредительного Собрания Фортунатов на собрании офицеров, — действующей со всей доступной ей решимостью».

Как на первом, так и на втором собрании, это заявление о твердой власти было встречено громом аплодисментов.

О твердой власти говорил Комитет и в своем обращении к союзникам, хотя не в таких решительных выражениях, как на митингах: «Для достижения своих целей Комитет будет действовать со всей, доступной для него, энергией, — говорится в этом обращении, — решительно, не останавливаясь ни перед какими мерами, вызываемыми требованиями текущего момента».

Стремление к созданию твердой власти чувствуется и в ряде приказов, изданных Комучем. Так, в приказе № 1, не раз уже нами цитировавшемся, между прочим, говорится: «Охрана порядка в городе и губернии возлагается на военный штаб, которому для сего вручаются чрезвычайные полномочия».

Особенное тяготение к твердой власти было в военных кругах. Твердая власть для большинства из них была каким-то кумиром, которому они готовы были служить всеми своими помыслами, всей своей жизнью. Кроме твердой власти, «железной власти», как говорили они, военные люди ничего не хотели знать и видеть, и ради создания ее они готовы были выбросить из общественной жизни все завоевания революции, все гражданские и личные свободы, причем, как увидим ниже, твердость власти понималась ими весьма своеобразно, не так, как нами. На этой почве, о чем будет сказано ниже подробнее, возникало между Комучем и военными кругами много недоразумений и столкновений.

Твердая власть военными кругами понималась весьма упрощенно. Твердая власть, с их точки зрения, должна немедленно упразднить все свободы, запретить все собрания и митинги, не допускать никакой критики действий власти, большевиков расстреливать без суда и следствия, действовать огнем и мечем, расстреливать и вешать направо и налево. Если власть к этим методам не прибегала, тем более, если она допускала собрания и митинги, да еще свободное обсуждение своих действий, то это уже не твердая власть, а «керенщина».

Наше понимание твердой власти было другое. Твердость власти для нас, прежде всего, заключалась в том, чтобы, поставив себе какие-либо цели, идти к достижению их, не останавливаясь ни перед какими препятствиями, применяя при проведении их все имеющиеся в ее распоряжении средства. Поставив, например, своей задачей немедленный переход всей земли в руки крестьянства, мы шли к этой цели всеми доступными нам путями, не останавливаясь перед тем, что проведение этого закона вызовет недовольство в среде некоторых кругов русского населения и оттолкнет их от нас. Поставив своей задачей создание армад, мы в проведении этого постановления не останавливались и перед тем, чтобы уклоняющихся от этой мобилизации заставить силой оружия идти на выполнение нашего распоряжения. В случае необходимости, мы не останавливались и перед применением вооруженной силы, не боясь в этом отношении ни нареканий масс, ни посрамления чистоты своих социалистических перчаток. Объявив, например, в первые же дни восстановление свобод, мы отлично понимали, что проведение этого принципа во всей его широте в обстановке гражданской войны было бы просто наивностью или глупостью. Поэтому, мы не могли допустить свободы большевицкой печати, свободных собраний коммунистических организаций и т.д. В этом отношении упрек г-на Майского, автора книги «Демократическая контрреволюция», совершенно справедлив.

В период гражданской войны мы не задавались целью установить абсолютную свободу и абсолютное равноправие. Такие устремления при тех условиях, при которых мы вели борьбу, были бы излишни и нелепы. Власть Комуча по своему происхождению — власть народная, власть, в полном смысле этого слова, демократическая, в тот период действовала методами, по условиям военного времени, кои в корне отрицают принципы демократии, т. е. прибегала и к лишению свободы слова, печати, к внесудебным арестам, к расстрелам и вооруженным экзекуциям и т. д., и т. д.

Итак, в заключение мы можем сказать, что Комитет действительно стремился создать твердую власть, понимая, однако, эту твердую власть по своему, по демократически, как особый метод управления страной, как особую систему практической политики, но не как метод своеволия и репрессии. Удалось ли ему создать эту твердую власть — об этом скажем особо.