Белая Армия

Приближается годовщина смерти незабвенного героя первого Кубанского похода, а все еще нет полной и достоверной его истории. Поход, с которым по трудности обстановки может сравниться только поход 10.000 греков по Малой Азии, все еще ждет своего Ксенофонта. В надежде, что они облегчат труд будущего историка, я хочу поделиться своими воспоминаниями о памятных событиях, очевидцем и участником которых меня сделала судьба.

После соединения армии Корнилова с войсками Кубанского правительства у Ново-Дмитриевской и Калужской, наши силы были признаны достаточными для овладения Екатеринодаром. С целью, насколько возможно, обеспечить наш тыл на время переправы через Кубань, были даны бои: у Григорьевской, Смоленской и Георгие-Афипской.

26-го Марта 1918 г. армия сосредоточилась к аулу Панахес и, в тот же день начала переправу против ст. Елисаветинской. На захваченном нашей конницей, не испорченном большевиками пароме переправлялись: артиллерия, обозы и конные части, пехота переправлялась на лодках. На переправу всей армии с обозами требовалось около трех дней.

По принятому в походе порядку, весь обоз двигался между двумя нашими пехотными бригадами, которые чередовались по дням, двигаясь то в голове, то в хвосте всей колоны. На этот раз в голове шла 2-ая бригада ген. Богаевского (Корниловский и партизанский полки) — она и начала переправу.

1-ая бригада генерала Маркова (Офицерский и Кубанский стрелковые полки) должна была ожидать на левом берегу Кубани окончания переправы всех обозов.

Из бригады генерала Богаевского первым переправился Корниловский полк, а партизанский, которым я в то время командовал, закончил переправу уже в темноте. Корниловцы выставили сторожевое охранение, широким полукругом охватывая восточную и северную окраины станицы Елисаветинской и упираясь правым флангом в Кубань.

27 марта.

С утра 27 большевики перешли в наступление со стороны Екатеринодара и начали теснить наше сторожевое охранение, стараясь охватить его левый фланг.

Поддерживая свое сторожевое охранение Корниловский полк постепенно расходовал свои резервы, но большевики продолжали наседать. Около 3 часов дня я получил приказание ген. Богаевского отбросить противника.

Полк заблаговременно был подтянут к восточной окраине станицы и в полной готовности ожидал этого приказания. партизаны густыми цепями в три линии, под прикрытием пулеметного и редкого артиллерийского огня, без выстрела двинулись в атаку по обе стороны большой дороги из Елисаветинской в Екатеринодар. Главный удар я направил на кирпичный завод, расположенный на высоком берегу Кубани и господствующий над окружающей местностью.

Большевики не выдержали стремительной атаки партизан и в беспорядке бежали к ферме Екатеринодарского сельскохозяйственного общества. Поспешность их отступления увеличилась тем, что части пытавшие охватить с севера расположение Корниловцев, теперь сами боялись быть отрезанными от Екатеринодара. С бугров, впереди взятого нами завода, куда ко мне подъехали ген. Богаевский и командир Корниловского полка полковник Нежинцев, было видно, как орудия большевиков и линейки с пулеметами отъезжали от фермы по направлению к Екатеринодару.

Существует мнение, что нам в тот же день, следовало атаковать наличными силами Екатеринодар, но при этом упускают из виду, что все это происходило во второй половине дня, что до Екатеринодара было еще далеко и что в сборе был один только партизанский полк (800 штыков), а Корниловский занимал очень растянутое расположение и на сбор его потребовалось бы не мало времени.

Во всяком случае, легкость, с которой партизаны отбросили большевиков, произвела большое впечатление на зрителей и, по-видимому, доклад кого-нибудь из них повлиял на решение Корнилова атаковать не ожидая переправы бригады ген. Маркова, решение имевшее роковое влияние на исход всей операции.

Уезжая в ст. Елисаветинскую, ген. Богаевский сказал мне, что атака Екатеринодара предполагается по окончании переправы всей армии и предоставил моему усмотрению: оставить ли весь полк на ночь на взятых позициях или отвести его на ночлег в станицу, оставив на линии кирпичного завода сторожевое охранение. Я предпочел последнее, зная, что переправа не может закончиться раньше вечера следующего дня и не желая лишать людей удобного ночлега и ожидавшего их ужина.

Отведя полк с наступлением темноты в Елисаветинскую, я получил приказ по армии, в котором подтверждалось сказанное мне генералом Богаевским, т. е. 28 марта 2-ая бригада должна была оставаться на занимаемых местах, а остальные части — продолжать переправу.

Корниловский полк, оставшийся после моего выдвижения вперед на второй линии, был также собран и отведен в станицу.

28-го марта.

В 2 часа ночи я совершенно неожиданно получил новый приказ, согласно которого бригада генерала Богаевского должна была атаковать Екатеринодар 28 марта, не ожидая переправы остальных частей. Во исполнение этого приказа генерал Богаевский предписал: партизанскому полку атаковать западную часть города, а Корниловскому наступая левее его, Черноморский вокзал; пластунский батальон полковника Улагая составил резерв бригады.

По прочтении приказа первым моим побуждением было идти к генералу Богаевскому и просить его добиться отмены этого распоряжения: я был уверен, что сил бригады недостаточно для овладения городом и преждевременная атака поведет к тому, что наши без того небольшие силы будут введены в дело по частям и, вместо планомерной атаки получатся разрозненные действия отдельных частей. Поспешная атака не давала нам и выгод внезапности: мы уже достаточно обнаружили наши намерения. В поспешном отступлении большевиков я не видел ничего особенного: мне ни разу не приходилось видеть, чтобы не только большевики, а и всякий другой противник выдерживал в открытом поле штыковую атаку, предпринятую с действительной решимостью довести ее до конца, а тем более атаку добровольцев Корниловского похода. Зато густые массы отступающего противника позволяли судить о его подавляющем численном превосходстве, и нельзя было быть уверенным, что в наступлении на Елисаветинскую принимает участие весь гарнизон Екатеринодара. Однако, подумав, я понял, что в 2 часа НОЧИ мне едва ли удастся добиться отмены приказа, выйдет только потеря времени, а его и без того осталось немного до рассвета. Я сделал свои распоряжения для предстоящего наступления.

Свой 2-й батальон я направил правее большой дороги на ферму, одну из сотен 1-го батальона развернул левее (севернее) дороги, две остальных сотни этого батальона оставил в своем резерве за центром боевого порядка.

Когда я начал уже наступление ко мне подъехал генерал Богаевский и сказал, что по непонятному недоразумению, Корниловский полк не получил своевременно приказа и запоздал наступлением, поэтому он советует мне приостановить наступление до выхода Корниловцев на одну линию со мной.

Я ответил, что остановка поведет к напрасным потерям и ослабит порыв, а потому я возьму ферму и хутора, расположенные левее дороги, и на этой линии выжду подхода Корниловцев.

После ожесточенного боя была взята ферма, хутора заняты легко.

Около полудня большевики, подведя резервы из Екатеринодара, под прикрытием сильного артиллерийского огня, перешли в наступление всей линией, стараясь охватить мой левый фланг. Корниловский полк все еще не подошел.

Введя в дело свой резерв, мне удалось удержаться на хуторах севернее дороги, несмотря на то, что один из наших пулеметов был подбить снарядом. При этом ранен двумя пулями рядом со мной командир 2-й сотни подъесаул Лазарев. На ферме дело обстояло хуже: после упорного боя мой второй батальон был вынужден оставить ферму, после того как был смертельно ранен его командир. Генерал Богаевский двинул на поддержку моего правого фланга пластунов полковника Улагая. Ферма была снова взята, но при этом ранен и выбыл из строя доблестный полковник Улагай.

Осмотрев расположение наших частей на ферме, я объединил командование 2-м батальоном партизанского полка и батальоном Улагая в руках моего помощника полковника Писарева (оба батальонных командира выбыли из строя) и приказал ему продолжать наступление на предместье Екатеринодара «Кирпичные и Кожевенные заводы». Доложив отданные мною распоряжения подъехавшему ко мне генералу Богаевскому, я поехал к своему 1-му батальону, наступавшему севернее Елисаветинской дороги. В это время к ферме подошел, успевший переправиться батальон Кубанского полка, что окончательно успокоило меня за участок полковника Писарева.

На большой дороге я встретил командира Корниловского полка полковника Нежинцева. Не знаю, по собственной ли инициативе или по приказанию генерала Богаевского, но Корниловский полк развернулся не левее партизанского, как было предусмотрено приказом, а в затылок моему первому батальону, примыкая правым флангом к Елисаветинской дороге.

Таким образом, при дальнейшем наступлений, правофланговые роты Корниловцев перемешались с моими сотнями.

Смешавшись, мы вместе с Нежинцевым пошли по направлению на Екатеринодар, уславливаясь о дальнейших совместных действиях. Желая иметь более широкий кругозор, мы направились к кургану, расположенному близ разветвления дорог на станицы Мышастовскую и Елизаветинскую. Здесь я получил донесение полковника Писарева, что при поддержке батальона Кубанского стрелкового полка занял «Кирпичные и Кожевенные заводы» и остановился в виду артиллерийских казарм, где прочно засели большевики. Я хотел снять свой 1-й батальон с участка Корниловского полка и вести его на поддержку полковника Писарева, но Нежинцев просил меня не ослаблять его растянутого расположения.

Стоя на вершине кургана и рассматривая в трубу расположение большевиков по окраине Екатеринодара, я почувствовал сильный удар в левое плечо. Нет ли у кого-нибудь перевязочного пакета? Пакет нашелся, но им перевязали раненого одновременно со мной корниловца. Я повторил свою просьбу. «Да для кого вам нужен пакет? Мы уже перевязали раненого», спросил меня Нежинцев. «Для себя». Тогда дали еще пакет и бывший при мне полковой адъютант ротмистр Яновский сделал мне перевязку. Попав спереди в плечо, пуля пробила лопаточную кость и вышла из спины. Вследствие сильной боли и большой потери крови, я не был уверен, что буду на другой день в состояний командовать полком, а потому просил Нежинцева принять пока под свое начальство мой І-й батальон, а в течение ночи сменить его и направить на присоединение к остальной части полка в «Кожевенные заводы», где предвиделся упорный бой за обладание артиллерийскими казармами. Сам я направился туда же с намерением, если окончательно ослабею, передать командование полком полковнику Писареву. Между тем окончательно стемнело, и было очевидно, что войска заночуют в занимаемом расположении.

Писарева я нашел в одном из домов предместья ближайших к артиллерийским казармам. Он доложил мне о положении дел: наши части дошли до ручья, протекающего между предместьем и казармами, но дальше продвинуться под сильным огнем не могли; большевики были хорошо укрыты за земляным валом, окружавшим казармы. Наша попытка взять казармы под покровом темноты тоже успеха не имела; было ясно, что казарм без артиллерийской подготовки не взять.

Дом, в котором мы остановились, принадлежал офицеру нашей армии, о судьбе которого семья ничего не знала. К сожалению и из нас никто не мог дать о нем сведений. Уже в августе, по взятий Екатеринодара я узнал, что он благополучно прибыл к семье.

Приняли нас очень радушно, угощали всем что было в доме лучшего. Я послал и Нежинцеву, готовившемуся ночевать у кургана, хлеба, яиц и молока.

29-го марта.

Утром 29 марта наш случайный снаряд, удачно попавший в насыпь, окружавшую казармы, заставил большевиков поколебаться; это вызвало с нашей стороны новую попытку атаковать казармы. Дружно поднялись партизаны и стрелки, но большевики быстро оправились и встретили нас губительным огнем. Выбежавший вперед полк. Писарев упал, как подкошенный. В первую минуту я думал, что он убит, но, подбежав к нему, убедился, что он ранен в ногу. Это заставило меня оставить мысль о сдаче полка, тем более, что, после спокойно проведенной ночи и новой перевязки, сделанной мне фельдшером Кубанского стр. полка, боль в плече стала гораздо слабее.

После этой атаки я донес ген. Богаевскому, что казарм без специальной артиллерийской подготовки взять нельзя, а между тем взять их необходимо, так как большевики, сдерживая нас с фронта, из тех же казарм обстреливают участок Нежинцева фланговым огнем и не дают ему продвинуться вперед. Для точного указания целей я просил прислать ко мне артиллерийского наблюдателя.

Когда прибыл офицер артиллерист, я показал задерживающий нас валик и приказал ему выбрать наблюдательный пункт. Задержка предвиделась из-за телефонного провода, а потому я назначил атаку на 15 часов, когда, по нашим расчетам, у артиллеристов все должно быть готово.

Между тем стали подходить остальные части 1-ой бригады (батальон Кубанского стр. полка, как сказано, принимал уже участие во взятий предместий). Около 1 ч. дня прибыл и сам ген. Марков со своим штабом. От него я узнал, что на его бригаду возложено взятие арт. казарм и дальнейшее наступление до Сенной площади. В то же время бригада ген. Богаевского должна была, наступая левее (севернее), дойти до городского кладбища.

На указанной линии обе бригады должны были приостановиться и ждать дальнейших приказаний. Начало атаки было назначено на 5 час. дня.

В виду этих изменений в первоначальном плане я передал ген. Маркову командование участком, рассказал ему обстановку и условился с ним, что, по смене моего 2-го батальона Офицерским полком, перейду с ним на участок 2-ой бригады.

Артиллерийский огонь большевиков по предместью все усиливался, во многих местах возникли пожары.

При таких условиях передвижение частей 1-ой бригады не могли быть быстрыми: приходилось пробираться по дворам через проломы в заборах. Смена моего батальона затянулась на продолжительное время. Когда она наконец закончилась, оказалось, что от батальона осталось около 150 бойцов. Проведя их, насколько возможно укрыто, но предместью, я вывел их на Елисаветинскую дорогу и расположил в складке местности за правым флангом Корниловского полка, занимавшего свое прежнее расположение, вперемежку с сотнями моего 1-го батальона.

Сам я с четырьмя офицерами и одним добровольцем пошел на курган, где накануне оставил Нежинцева. Из моих спутников два офицера были ранены по дороге на курган, а третий — подъесаул Дьяков на самом кургане.

По дороге к кургану я увидел цепь двух сотен казаков ст. Елисаветинской, только что присоединившихся к армии и назначенных на укомплектование Корниловского полка. Нежинцев потребовал их для усиления своей первой линий, но попав под сильный огонь, они залегли и не двигались дальше.

Подняв их криком вперед: «вперед, Елисаветинцы!» я довел их до кургана; подбодренные здесь Нежинцевым, они пошли и дальше и влились в цепь корниловцев, лежавшую впереди кургана по берегу ручья, пересекающего Мышастовскую дорогу и огибающего с запада арт. казармы, отделяя их от предместья. Это тот же ручей, на берегу которого, как сказано выше, остановилось наступление полковника Писарева.

Сообщив Нежинцеву, что я привел свой 2-ой батальон, которым и поддержу его в случае надобности, я сказал ему: «отчего Вы не переменили место? Что Вам за охота сидеть сутки на этом проклятом кургане? Сколько Вы здесь уже потеряли людей! Здесь быть убитым только вопрос времени». Нежинцев ответил, что отсюда лучший кругозор, и что за ночь они окопались; однако, легкие окопы давали очень слабое прикрытие, большевики пристрелялись совершенно точно по кургану, на его вершине и по сторонам ежеминутно рвались гранаты, выводя из строя людей; во время нашего разговора с Нежинцевым один из ординарцев корниловцев был буквально разорван на куски, так что долго не могли определить, кто именно погиб — пришлось проверять уцелевших.

Ружейный и пулеметный огонь но кургану тоже не прекращался, а при малейшем движении на нем доходил до крайнего напряжения. Несмотря на подобную обстановку, храбрый Нежинцев со своим штабом сидел на кургане уже целые сутки, и умереть ему было суждено через несколько минут не здесь.

Между тем прибыл ординарец генерала Маркова и доложил, что им только что взяты артиллерийские казармы*), и что генерал просит нас продолжать наступление в связи с его бригадой, которая готовится проникнуть в город. Нежинцев послал приказание своей цепи наступать. Цепь поднялась, но сейчас же снова залегла, будучи не в силах подняться из оврага, по дну которого протекал упомянутый выше ручей. Тогда Нежинцев сам пошел поднимать цепь и скрылся в овраге.

*)Руководящий артиллерийской подготовкой полковник Третьяков рассказывал мне впоследствии, что атака была подготовлена 7-ю снарядами: так стреляла наша артиллерия и до такой степени приходилось экономить снаряды.

Не видя впереди никакого движения, я решил, что настало время двинуть мой 2-ой батальон, составлявший последний резерв на этом участке. Послав соответствующее приказание с последним, оставшимся при мне, ординарцем, я, как только батальон поравнялся с курганом, стал во главе его и быстро повел к оврагу. Противник встретил нас бешеным пулеметным огнем, но по счастливой случайности, прицел был высок: заходящее солнце светило в глаза большевикам, все пули летели через наши головы, что очень ободрило людей. На дне оврага я увидел старых знакомых Елисаветинцев. «Здесь лежит тело убитого командира Корниловского полка и мы из знаем, что нам делать»? Так я узнал о смерти боевого товарища, с которым мы сражались бок о бок в стольких боях...

«Идите со мной в Екатеринодар»! После некоторого колебания ко мне присоединилось около 100 Елисаветинцев. Еще короткая вспышка огня при подъеме из оврага — и противник, бросив свой выдвинутые вперед окопы, бежал к самой окраине города.

Между тем начало смеркаться, я не знал, как далеко продвинулись части генерала Маркова. Опасаясь попасть под огонь своих, я приказал всем офицерам, при дальнейшем движении, возможно чаще повторять слово «партизаны», крича: «вперед партизаны»! «Равняйсь партизаны» и т. п.

Действительно, скоро правее нас от казарм Екатеринодарского полка послышался окрик: «что за партизаны»? «Партизанский полк! Здесь генерал».

Ко мне подошел полковник Кутепов, командовавший левым участком генерала Маркова, состоявшим из перемешавшихся во время атаки людей Офицерского и Кубанского стр. полков. Я спросил, где генерал Марков, и получил ответ, что он пошел к своему правому флангу на участок генерала Боровского. Сказав полковнику Кутепову, что я сейчас атакую окраину города и проникну вглубь его по ближайшей улице, я просил атаковать вслед за мной и правее меня; эту просьбу я просил передать и генералу Боровскому и их общему начальнику генералу Маркову. Полковник Кутепов обещал атаковать, как только я ворвусь в город.

Построив в первой линии свой 2-й батальон и 2-ю сотню 1 батальона, взятую мной с участка Корниловского полка, а в затылок им Елисаветинцев (обе линии в сомкнутом развернутом строю), я нацелил их по указаниям офицеров, уроженцев Екатеринодара и повел в атаку. После беспорядочной ружейной трескотни, большевики, залегшие на самой окраине города, разбежались и мы вступили в какую-то улицу (как потом оказалось, в Ярмарочую). Осматривая боковые улицы, мы продвигались в глубь города, не встречая более сопротивления; попадались одиночные большевики, принимавшие нас в темноте за своих, их ловили и тут же приканчивали. При дальнейшем движении стали встречаться разъезды, по первому из них кто-то выстрелил, и он благополучно ускакал; затем я запретил стрелять, и следующие разъезды мы подманивали к себе, называя известные нам большевистские части. Всего мы переловили таким образом 16 всадников; добыл и я себе отличного коня под офицерским седлом вместо клячи, на которой я до тех пор ездил. При осмотре казарм, расположенных на Ярмарочной улице, оказалось, что в них содержится 900 пленных австрийцев. Узнав, что их окарауливает команда, поставленная еще Кубанским правительством до занятия города большевиками, я приказал унтер-офицеру продолжать караулить пленных и поддерживать среди них полный порядок, а одному из наших офицеров приказал расписаться в книге. На другой день Корнилов сделал мне упрек, что я не вывел пленных немедленно из Екатеринодара: среди пленных могли оказаться чехословаки, пригодные для пополнения нашего батальона, но я тогда не знал, что Екатеринодар не будет взят...

Между тем стрельба на участке 1-ой бригады стихла, орудие, стрелявшее с самой окраины города по этому участку, также прекратило огонь. Я был уверен, что мой соседи справа также продвигаются по одной из ближайших улиц, а потому приказал от времени до времени кричать: «ура генералу Корнилову»! С целью обозначить своим место моего нахождения.

Продвигаясь таким образом, мы достигли Сенной площади. Оставив половину своего отряда с одним пулеметом на углу Ярморочной улицы, а другую половину с другим пулеметом (при мне был один пулемет Максима и один — Кольта) расположил на юго-западном углу площади. В таком положении я решил ожидать подхода частей 1-ой бригады с тем, чтобы по передаче им Сенной площади, идти согласно приказа, на городское кладбище, куда и притянуть свой 1-ый батальон и Корниловский полк. Все было тихо. На площади стали появляться повозки направлявшиеся на позиции противника. Преимущественно это были санитарные повозки с фельдшерами и сестрами милосердия, но попалась и одна повозка с хлебом, которой мы очень обрадовались, несколько повозок с ружейными патронами и, что особенно ценно, на одной были артиллерийские патроны. Между тем ночь проходила. Встревоженный долгим отсутствием каких-либо сведений о наших частях, я послал, по пройденному нами пути разъезд на отбитых у большевиков конях под командой своего ординарца сотника Хоперского (китайца по происхождению, вывезенного донцами мальчиком из Манчьжурии), приказал ему явиться ген. Маркову или полковнику Кутепову, доложить, что я занял Сенную площадь и просил ускорить движение.

Вернувшийся через некоторое время сотник Хоперский доложил, что наших частей нигде не видно, что охрана города в том месте, где мы в нее ворвались, занята большевиками, которые, по-видимому, не подозревают о присутствии у них в тылу противника. Принимая сотника Хоперского за своего, они расспрашивали его, что за крики и стрельба была в городе? Получив ответ, что там все тихо, один из собеседников сказал: «и кто это панику пускает? здесь говорили, что кадеты ворвались в город».

Потеряв надежду на подход подкреплений, я решил, что дожидаться рассвета среди многолюдного города, в центре расположения противника, имея при себе 250 чел., значит обречь на гибель и их и себя без всякой пользы для общего дела. Надо попытаться выбраться назад к своим, воспользовавшись тем, что охрана города занята, очевидно, каким то вновь прибывшим отрядом большевиков, не знающих о нашем присутствии.

Построив в первой линии партизан с пулеметами, за ними Елисаветинцев и, наконец захваченных у большевиков лошадей и повозки, я двинулся назад по Ярморочной улице, приказав на расспросы большевиков отвечать, что мы идем занимать окопы впереди города. На вопрос какой части? Отвечать «Кавказского отряда» — от захваченных большевиков я знал, что подобный отряд незадолго перед тем высаживался на Владикавказском вокзале. Подходя к месту нашей последней атаки, сначала наткнулись на резервы большевиков мы, занимавшие поперечные улицы по обе стороны от Ярмарочной, а потом и на первую линию. Наши ответы сначала не возбуждали подозрения, затем раздались удивленные возгласы: «куда же вы идете? Там, впереди уже кадеты»! «Их-то нам и надо»!

Я рассчитывал, как только подойду вплотную к большевикам, броситься в штыки и пробить себе дорогу, но большевики мирно беседуя с моими людьми, так с ними перемешались, что нечего было и думать об этом, принимая во внимание подавляющее численное превосходство противника, надо было возможно скорее выбираться на простор. Все шло благополучно, пока через ряды большевиков не потянулся наш обоз, тогда они спохватились и открыли нам в тыл огонь, отрезав часть захваченных нами повозок, но большая часть из них успела проскочить и, в том числе, наиболее ценная с артиллерийскими патронами, шедшая в голове обоза*). При выходе из города мы чуть было не попали в критическое положение: в ответ на огонь большевиков раздались наши выстрелы со стороны казарм Екатеринодарского полка, правда, недоразумение скоро выяснилось.

*) Повозка эта, попав под огонь, ускакала куда-то в сторону и застряла в канаве недалеко от арт. казарм. Ее долго не могли отыскать; между тем слух о захвате 53 снарядов дошел даже до Корнилова и пока она наконец нашлась, на меня со всех сторон сыпались вопросы:, где 52 снаряда? Так велик был недостаток патронов в нашей артиллерии, в то время как большевики выпускали в нас без счета.

Первым я увидел полк Кутепова; он сказал, мне, что очень беспокоился о моей участи, слышал наши удалявшиеся крики «ура» но ему не удавалось двинуть вперед смешанных людей разных полков, бывших на его участке.

Скоро подошел и генерал Марков, который сказал мне, что ничего не знал о моем предприятии и услышал о нем впервые, когда по его телефону передавали мое донесение в штаб армии. Он предложил мне сейчас же общими силами повторить атаку. На это я ответил, что время упущено, теперь уже светло, большевики предупреждены, подвели резервы, и атака на том же самом месте едва ли имеет шансы на успех.

Как потом оказалось, в Корниловском полку накануне был ранен полковник Индейкин, естественный заместитель Нежинцева, был убит и храбрый капитан Курочкин, командир моего 1-го батальона. Отдельные роты и сотни, после смерти Нежинцева, остались без общего руководства и некому было их двинуть в атаку, так как генерал Богаевский не мог один везде поспеть. Этим объясняется, что моя атака осталась без поддержки и со стороны частей 2-й бригады.

30 марта.

С генералом Марковым я отправился в тот же дом, где провел прошлую ночь, и, где теперь расположился его штаб. Отсюда я по телефону доложил ген. Романовскому, а потом и лично Корнилову, подробности своей атаки. Здесь же я получил приказание отвести свой полк к ферме, в резерв командующего армией.

К вечеру 30 марта я собрал свой сотни в указанное место. Из 800 штыков, переправившихся через Кубань, в строю оставалось едва 300. Оба батальонных командира были убиты; мой помощник полк. Писарев выбыл из строя: серьезная рана в ногу не позволяла ему ни ходить, ни ездить верхом; сотенные командиры сменялись несколько раз за три дня боя; сам я был счастливее: у меня не действовала только левая рука. Приблизительно такие же потери понес и Корниловский полк, лишившийся притом своего доблестного командира. В лучшем положении была бригада генерала Маркова, принимавшая меньше участия в бою, но и в ней потери были значительные.

Подходя к ферме, я встретил генерала Корнилова, возвращавшегося с обхода артиллерийских наблюдательных пунктов и батарей, где он, по своему обыкновению подставлял себя вражеским пулям. Он поздоровался с партизанами и поблагодарил их, расспрашивал меня о подробностях боя и полученной мною ране и, в заключение, пригласил разделить его скромный ужин, состоявший из холодной вареной курицы и яиц. Третьим за ужином был ген. Романовский; когда я рассказывал о радушном приеме, оказанном нам жителями предместья, он воскликнул: «Э, да у вас там было гораздо лучше, чем у нас!» Глядя на убогую обстановку командующего армией, я не мог не согласиться с этим. Штаб не имел даже в смысле безопасности особых преимуществ перед первой линией, так как был под действительным артиллерийским огнем.

После ужина мы остались вдвоем: Корнилов вспоминал наше первое знакомство в Кашгаре, когда мы оба были молодыми офицерами, и нам, конечно, не снилось, где нас снова сведет судьба. Несколько раз он вспоминал и жалел Нежинцева, который, несмотря на разницу лет и положения, был его близким другом. Я почувствовал глубокую жалость к герою — я понял, до чего он одинок на свете...

В заключение Корнилов сказал: «Я думаю завтра повторить атаку всеми силами. Ваш полк будет у меня в резерве, и я двину его в решительную минуту. Что вы на это скажете»? Я ответил, что, по-моему, тоже следует атаковать и я уверен, что атака удастся, раз он лично будет руководить ею. «Конечно мы все можем при этом погибнуть», продолжал Корнилов, «но, по-моему, лучше погибнуть с честью. Отступление теперь тоже равносильно гибели: без снарядов и патронов это будет медленная агония».

«Оставайтесь у меня ночевать», неожиданно закончил он. «Вам сюда принесут сена». Оглядев его крохотную комнату, я не захотел стеснять Командующего армией и ответил, что доктор Трейман, осматривавший мою рану, обещал меня устроить в другой комнате, где приготовлены койки для раненых.

(См. окончание).